.
Генерал Лавернь, несмотря на большую сдержанность в оценке влияния большевиков, старался подчеркнуть шаткость их положения, приводя статистические данные о том, что поддержка большевиков в Москве не столь разительно превосходит симпатии населения к анархистам, монархистам или эсерам. Во всяком случае, Лавернь полагает и то, что удаление большевиков из политического поля не гарантирует мгновенного обретения контроля над ситуацией — «… только правые эсеры типа Савинкова видят интерес России в продолжении войны в согласии с союзниками»[564]. Несмотря на то, что Лавернь стремился более трезво взглянуть на ситуацию, переоценивать его желание сотрудничать с большевиками не стоит: как человек, верный служебному долгу, он следовал в русле тех внешнеполитических ориентиров, что задавал Клемансо, и, несмотря на стремление объективно и с пониманием отнестись к ситуации в России, был одним из деятельных организаторов антисоветских акций и справедливо обвинён Дзержинским в шпионаже и борьбе против Советской республики[565]. Вероятно, «компромиссный» настрой Лаверня был продиктован опытом работы в России: сотрудники военной миссии, в течение военных лет действовавшие в рамках коалиционной стратегии, являвшиеся связующим звеном между генеральными штабами двух стран, были больше склонны к поиску взаимоприемлемого решения проблемы, хотя бы в виду некоторой инерции межсоюзнического взаимодействия, в отличие от сотрудников дипломатического корпуса, которые руководствовались, скорее, политическими и идеологическими императивами. Впоследствии, очевидно под влиянием позиции Жозефа Нуланса, Лавернь станет много более категоричным, в рапорте об образовании и деятельности ВЧК, он пишет: «Здесь снова и как всегда встаёт вопрос о цели интервенции. Надо решаться. Позволять большевизму жить, это значит считать, что Запад, Германия, включая Австрию, не будут инфицированы его вирусом. В этом случае он умрёт, сам, если будет упорствовать в своих заблуждениях, или эволюционирует в направлении капитализма, без которого его народ не сможет жить. Наоборот, если есть страх эпидемии максимализма и нет желания подвергаться риску, то надо идти войной на Москву и как можно раньше, ибо красная армия, которая уже в состоянии противостоять своим противникам, завтра станет крепче, чем сегодня в моральном и численном отношении»[566].
Стоит учитывать и моральную подоплёку интервенции в Россию, рассматриваемую как своеобразный вариант «благотворительности» русскому народу и исходящую из идейного неприятия большевизма, разделяемого практически всеми французскими представителями в России и вне России. Её можно выразить словами французского журналиста Людовика Нодо: не
