Через минуту они уже быстрой рысью ехали по базарной площади.
Народ бежал к выезду из города. Бежали бабы, что- то кричавшие на ходу; бежали молодые парни с какими-то странно горевшими глазами; бежали, сверкая босыми пятками, ребятишки, и даже степенные люди, и те трусили мелкой рысцой все в том же направлении.
Какой-то франт писарского обличил, в красном галстуке и в сдвинутой на самый затылок белой фуражке, несся, почти не уступая ходу их лошадей. Лицо его было сердито, глаза куда-то жадно смотрели вперед. Люди бежали, что-то кричали и перекликивались между собой, а между ними, с веселым лаем, вертелись неугомонные дворовые собачонки. Стадо гусей, перепуганное этим всеобщим стремлением, широко раскрыв крылья и пронзительно гогоча, удирало в какой-то переулок.
Но вот и конец города, вот и выгон справа, а слева огороды.
— Куда побежал-то? — приостанавливая лошадь, спросил Хоботов какого-то старика.
— Вон, вон, туда! К речке! К лознячку-то, значит! — зашамкал старик. — Вон, где солдатики-то бегут!
И он указал рукой на мелькавшие вдали белые солдатские рубашки.
— Чего врешь-то? — вмешалась подбежавшая к ним женщина. — К лесу он ударился! Мой Васька сам видел! Прямо к лесу!
— Твой Васька? — рассердился старик. — А Матрена-то куда говорила? Небось, к речке! Он ее, небось, чуть с ног не сшиб! Дура!
— Сам старый дурак! — огрызнулась баба и вперевалку побежала туда, где белели солдатские рубашки.
Левушка, едва сдерживая своего «Шерлока Холмса» и сам дрожа всем телом, внимательно и сосредоточенно выслушивал все эти «показания». Не без удивления посматривал он и на своего учителя. И его лицо, обыкновенно серьезное, даже скучное, было на этот раз как-то странно возбуждено, и по голосу его было заметно, что и он был чем-то взволнован и, что называется, не в себе.
— Надо к речке! — вдруг сказал он Левушке и сразу в карьер пустил своего иноходца, забирая вправо от дороги, туда, где мелькали белые солдатские рубашки и куда бежал и весь остальной народ.
Левушка поскакал за ним. Вот они перенеслись через высохший ручеек, взлетели на пригорок, и Хоботов повернул еще правее, к какой-то толпе, бежавшей вдали и что-то громко кричавшей.
Но Левушка, вдруг охваченный каким-то вдохновением, словно подчиняясь какому-то инстинкту, круто повернул своего клеппера и поскакал почти в противоположном направлении.
Хоботов, бывший впереди, не видал этого поворота и скакал один вперед, к речке.
А Левушка, приподнявшись на стременах, впиваясь глазами вперед, несся к той дороге, по которой они только что проезжали из усадьбы в город, несся к тем огородам, которые граничили слева городской выгон, к той канавке, которая обратила его внимание. Вот, вот, близко уже и дорога, вот, вот и прясло огородов, вот и канава параллельно с ними, вот сейчас и та канавка, которая уходит вглубь. Левушка натянул поводья, чтоб сдержать своего «Шерлока Холмса», но не успел, клеппер перескочил канавку и боком уперся в самый забор, даже покачнув его.
