Раненая женщина, продолжая беззвучно открывать рот, схватила пальцами лицо Ливанской, ощупывая его, будто незрячая. Она пыталась что-то сказать, но у нее никак не выходило. Зрачки расширились от ужаса, в глазах стоял дикий животный страх, постепенно передававшийся и Ливанской.
— Что у тебя?! Где болит?!
— Ноги. — Ясмина прохрипела первое слово и, будто заново научившись говорить, завыла: — Рита, мои ноги! Я не могу подняться!
Ливанская глянула туда, дальше в пыль, где должны были быть ноги женщины, и к горлу подкатила тошнота.
Ее длинное одеяние задралось. Хаарам: ноги Ясмины были обнажены. И раздроблены куском стены в кашу. Осколки костей, ошметки мяса, лужа крови. Сколько крови. Ливанская попыталась нащупать бедренную артерию, но не смогла.
— Ясмина, Ясмина, держись, я… — Ливанская в панике подтянулась к голове женщины, заглядывая в глаза, и до боли сжала ее руку, — я приведу помощь. Ты только не шевелись, я приведу помощь. Не шевелись. Не шевелись!
Она все еще продолжала уговаривать Ясмину, убеждать ее, хотя женщина уже давно не могла ее слышать — девушка в панике ползла между рядами коек.
До выхода оставалась какая-то пара метров, когда дорогу преградили груды кореженной арматуры и камней. Обломки посыпались, ударяя по шее и плечам, едва она начала карабкаться вверх. Лицо царапали бетонные осколки развороченной стены.
Секунду спустя, доска под ее весом проломилась, раздался негромкий треск, и руку прошила дикая боль. Металлический штырь прошил ладонь насквозь. Никогда в жизни она не испытывала такой боли. Не успев ничего осознать, Ливанская напряглась всем телом и отчаянным рывком сдернула руку с арматуры. Потемнело в глазах и только тогда она закричала. Визг боли и страха прокатился эхом, разрывая барабанные перепонки.
— Боже. Господи, помогите, кто-нибудь, — девушка перекатилась на спину, сжимая между ног поврежденную руку, с отчаянным воем преодолевая боль.
— Мархаба! Руси! Мархаба! [1]
Голос раздался откуда-то сверху, Ливанская на секунду замерла, не поверив своим ушам. А потом, забыв про боль, отчаянно закричала:
— Аунни! Аунни![2]
Ливанская почувствовала, как хрустко запершило в горле, вместо голоса начал вырываться сиплый хрип. Она замолчала, прислушалась на секунду, и тут чьи-то руки грубо потащили ее наружу. Раненую кисть и спину со сдираемой каменной крошкой кожей обожгло болью, но это было уже не страшно.
В считанные секунды ее буквально выдрали из разлома в стене, и Ливанская зажмурилась от ослепившего глаза солнца. В легкие хлынул чистый сладковатый воздух, и голова закружилась от счастья. Она свободна, она дышит! На несколько секунд она буквально потерялась в пространстве. Девушка почти не могла видеть, ослепленная светом и пылью. Ливанская не видела, куда ее несут, пока не почувствовала, что ее мешком перевалили через борт старого грузовика. Снизу послышался слабый стон — она упала на груду других живых и неживых тел. Со смутным ужасом Ливанская поняла: ее сейчас увезут, а она чего-то не сделала, что-то не успела:
