А дело-то, конечно, не в рюмке – это П. Е. Щеголев не может! – а если, грешным делом, и случалось дернуть и песни петь, что ж? и какой же это человек беспесенный? – дело это такое, что словами не скажешь, оно вот где —
А бывают и не только что странные… Андрей Белый —
Андрей Белый вроде как уж и не человек вовсе, тоже и Блок не в такой степени, а все-таки.
И Е. В. Аничков это заметил.
«Вошел ко мне Блок, – рассказывает Аничков о своей первой встрече, – и что-то такое…»
А это такое и есть как раз такое, что и отличает «нечеловеческого» человека.
Блок был вроде как не человек.
И таким странным – «дуракам» – и как нечеловекам дан великий дар: ухо – какое-то другое, не наше.
Блок слышал музыку.
И это не ту музыку – инструментальскую – под которую на музыкальных вечерах любители, люди сурьезные и вовсе не странные, а как собаки мух ловят, нет, музыку —
Помню, после убийства Шингарева и Кокошкина говорили мы с Блоком по телефону – еще можно было! – и Блок сказал мне, что над всеми событиями, над всем «ужасом» слышит он – музыку, и писать пробует.
А это он «Двенадцать» писал.
И та же музыка однажды, не сказавшаяся словом, дыхом своим звездным вывела Блока на улицу с красным флагом – это было в 1905 г.
Из всех самый крепкий, куда ж Андрей Белый – так, мля газообразная с седенькими пейсиками, или меня взять – в три дуги согнутый, – и вот первый – не думано! – раньше всех, первый Блок простился с белым светом.
Не от цинги, не от голода и не от каких трудовых повинностей – ведь Блоку это не то что мне полено разрубить или дров принести! – нет, ни от каких
неустройств несчастных Блок погиб и не мог не погибнуть.
В каком вихре взвихрилась его душа! на какую ж высоту! И музыка —
«Я слышу музыку!» – повторял Блок.
И одна из музыкальнейших русских книг, «Переписка» Гоголя, лежала у него на столе.
Гоголь тоже погиб – та же судьба.
Взвихриться над землей, слышать музыку, и вот будни – один «Театральный отдел» чего стоит! – передвижения из комнаты в комнату, из дома в дом, реорганизация на новых началах, начальник на начальнике и – ничего! – весь Петербург, вся Россия за эти годы переезжала и реорганизовывалась.
С угасающим сердцем Блок читал свои старые стихи.
«В таком гнете писать невозможно».
И как писать? После той музыки? С вспыхнувшим и угасающим сердцем?
Ведь, чтобы сказать что-то, написать, надо со всем железом духа и сердца принять этот «гнет» – Россию, такую Россию, какая она есть сейчас, всю до кости, русскую жизнь, метущуюся из комнаты в комнату, от дверей к дверям, от ворот до ворот, с улицы на улицу, русскую жизнь со всем дубоножием, шкурой, потрохом, орлом и матом, Россию с великим желанным сердцем и безусловной свободной простотой, Россию – ее единственную огневую жажду воли.
