И в самом деле он нашел для Зины место в бывшем вокзальном ресторане, потолок которого зиял пробоиной. Некогда построенный не без претензий, ресторанный зал сейчас имел весьма печальный вид. В простенках меж окнами кое-где еще уцелели вправленные в витиеватую бронзу зеркала. Белович с чемоданом вместе с Зиной перебрался к возвышению, служившему раньше эстрадой для оркестра. Именно там он задумал пристроить Зину до утра.
Через несколько минут они расстались. Теперь, по всей видимости, уже действительно навсегда. Расстались, неожиданно для обоих, очень просто, без слез, объятий и поцелуев. Все это было теперь, после сказанного в саду, ненужным, да и оказалось слишком много свидетелей их расставания.
— Береги себя, Зина, — только и сказал ей Белович.
— Всего вам хорошего, Владимир Акимович, — прочувствованно пожелала она ему.
Напоследок он все-таки взглянул ей в глаза и увидел, что они сделались влажными. Боясь того, что сейчас Зина расплачется и, чего доброго, не выдержит и он, Владимир Акимович торопливо кивнул ей еще раз и, повернувшись, заспешил к выходу.
У двери, выходящей на платформу, он невольно обернулся. Зина стояла на эстрадных подмостках и поверх голов тех, кто находился в это время в помещении бывшего ресторана, глядела в его сторону. Махнув ей рукой, Владимир Акимович заспешил в камеру хранения.
Как ни странно это было для тех дней, поезд, в котором ехал до Москвы Белович, отошел по расписанию. Перед его отправлением Владимир Акимович вышел в тамбур.
Разумеется, его никто не провожал, и в тамбур Белович вышел так, по старой пассажирской привычке.
Три раза ударил колокол, и состав, по цепочке пролязгав буферами, тронулся с места. Где-то впереди, астматически пыхтя, надрывался паровоз. Мимо медленно поплыли закоптелые стены вокзала и навес над платформой. Проводница поднялась в тамбур и, закрыв двери, ушла в вагон.
Белович остался один. Вот он и отъезжал от границы. Как долго они шли к этим местам с востока, — чуть ли не целых три года! Теперь за несколько суток он в обратном направлении проедет весь памятный путь, мимо пройденных непролазных весенних дорог, разбитых местечек, сгоревших дотла деревень и лишь наполовину сохранившихся городов. По его предположению, поезд должен был пройти невдалеке от города, где он впервые повстречал Зину. Как она изменилась, как повзрослела и похорошела с тех пор!.. И тут же ему услышалось: «Вы мне нравились, Владимир Акимович! И еще как!» Он нравился?! Да, представьте, нравился!.. Вот так!.. В стекле тамбурной двери — поезд пробирался между черных строений депо — Белович увидел себя в кителе с немногочисленными наградами на груди. Все-таки это были боевые награды, хотя, кто его знает, о каких его подвигах могли писать, представляя его к отличию?! Глядя на себя в стекло, Белович даже выпятил грудь, хотя портной, шивший китель, достаточно положил ваты всюду, куда следует. Владимир Акимович перестал выпячиваться и рассмеялся. Черт возьми, ведь он остался цел и невредим, дойдя почти до Берлина, лейтенант, начхим Белович. Нет, уже не начхим, а скоро и не лейтенант — штатский гражданин Владимир Акимович Белович. Он еще молод. Ведь ему нет и сорока, и он кому-то может нравиться. Да, да!.. Вот вам и бедолага начхим! Вот вам и Самый Старший Лейтенант, товарищи штабные остроумцы!
