— Понятно.
А хотелось сказать… Нет, не говорить — кричать. Хотелось крикнуть: «Зина, милая! Если у тебя что-нибудь случится… Если он не приедет, забудет, бросит тебя… Если ты останешься одна. Нет, не одна — с ребенком… Напиши мне. Или прямо приезжай… Я верю тебе, Зина. И пусть все так вышло… Я же не смел, не думал, но если я тебе понадоблюсь… Если ты только захочешь…»
Так много хотелось ему сейчас высказать ей, но он снова молчал, думал.
Был ли он влюблен в, Зину?.. Может быть, может быть… Он же гнал от себя и малую толику допустимости их романа… Считал такую возможность нелепой, смешной. Но ведь было время — ходил как ошалелый всякий раз после того, как она, веселая и будто бы бесстрашно-беззаботная, забегала к нему. Потом все кончилось. Кончилось с появлением в полку Удалеева. Он, Белович, понимал. Так должно было когда-нибудь случиться. С тех пор она уже безгранично принадлежала Удалееву. Пришлось смириться. Да и что оставалось делать?.. Теперь он сознавался себе, ведь бывали часы — подумывал: кончится война, и он… Чем черт не шутит… Он скажет Зине. Ведь случается же! Разница в годах, ну и что?! Война сблизила разные поколения. Если бы он знал, мог догадаться!.. Если бы у него хватило смелости!..
Но к чему было все это сейчас? И он ничего не сказал, только попросил:
— Запиши мой адрес. Вот тебе карандаш. Напишешь, как живешь.
На каком-то вынутом из карманчика сложенном вдвое конверте Зила торопливо записала продиктованное Беловичем. Вернула ему карандаш и убрала конверт.
— Напишешь?
— Обязательно.
Но по тому, как она это сказала, Белович понял, что писать ему Зина вряд ли станет. К чему ей?.. И уже конечно не напишет, если ей будет плохо. Даже совсем плохо. Перед ним теперь была женщина, гордость которой никогда не позволит признаться ему, Беловичу, в своей ошибке.
Тени на площади и в саду сделались мягче и еще длиннее, а видимые отсюда руины вокзала приобрели багровый оттенок и стали похожими на подсвеченную декорацию. Белович взглянул на часы.
— Мне пора, — сказал он. — Через час отходит мой поезд. Нужно еще в камеру хранения. Идем. Сейчас уедет много народа. Устроим тебя до утра в зале. Твой в шесть по московскому.
Из растерянного, не знавшего как ему себя вести, он снова превратился в решительного и деловитого. И Зина, верившая теперь в находчивость Беловича, покорно поднялась и молча пошла за ним.
Снова они шагали через пыльную площадь, теперь уже в обратном направлении, к станции. Владимир Акимович опять нес чемодан, отчего-то сейчас казавшийся куда более легким, чем тогда, когда они направлялись в сад. И опять Белович старался держаться как можно прямее, делать вид, что ноша ему и вовсе не тяжела, вообще соблюдал офицерскую выправку.
