Грант снимает меня и Вирджинию. Она обнажена. Я стою сзади. Я напряжен. Я кладу руки на ее талию, на ее грудь. Я вдыхаю ее волосы. Я упираюсь в ее ягодицы.
Дункан ненавидит нас сейчас. Вирджиния знает, что Дункан спит с ее сестрой. Она не хочет спать с мужчиной, который спит с ее сестрой. Она не знает, что Дункан спит и со мной.
Боже, как все запутано.
Потом мы с Дунканом лежим в его мастерской, и он говорит: ты хочешь ее? Да. Сильнее, чем меня? Да. Ты так спокойно это говоришь. Я не хочу ничего скрывать. Почему ты хочешь ее? Потому что она женщина? Нет. А почему? Ты как ребенок. Почему да почему. Потому что так бывает. Ты же хочешь меня не потому, что я мужчина. Мужчин на свете миллионы. Ты один. Но я один, потому что я – Джордж Мэллори. Если бы я был женщиной, я был бы Джорджией Мэллори. И ты любил бы меня точно так же.
На этом заканчивается наша связь. Он еще не раз снимает меня, не раз рисует меня. Канонический образ. Запомните меня таким, как на снимках и картинах Дункана Гранта. Смотрите, это я. Тот, кто поднялся на гору. Я еще не поднялся, но я же поднимусь. Не смейте сомневаться во мне. Дункан ни разу во мне не усомнился. Он знал, что я смогу сделать все, что захочу. Он знал.
Вот мой портрет. «Джордж Мэллори, альпинист». Он так и назвал его. Просто. Ничего лишнего. Я, сидящий на его столе. Я, накрывающий ладонями стопы. Я, развернувшийся к нему спиной в ожидании его бурной эрекции. Это я, Джордж Мэллори, альпинист.
«Холодный, бодрящий ветер, казалось, набирал силу, в то время как они продвигались вверх по длинным склонам, более пологим теперь, когда они приближались к последнему этапу восхождения. Он чувствовал вьющийся вокруг ветер и его странную старинную музыку. Мысли расплывались, становились прерывистыми, как пунктирная линия. Вместо того чтобы думать или чувствовать, он просто слушал отдаленные, почти неразборчивые голоса. Священный купол, покоящийся на могучих колоннах, совершенный, возвышающийся над ледяными пропастями, его башни и скалы – то самое место, где желания достигают своей высшей точки, стремления – своего идеала; как же он высок и прекрасен, спокоен и мудр. Человеческий опыт проходит через его фильтр и очищается от примесей; в самом конце остается лишь выкристаллизовавшийся остаток… Но что это? Что представляет собой это великое знание, стоит ли оно того, чтобы к нему стремиться? Как достигнуть этого величия? Нужно сражаться, добираться, достигать вершины; нужно знать, что будет в финале, для того, чтобы стремиться к нему, знать, что нет такой мечты, которая не стоила бы риска. Это ли вершина, венчающая день? Как здесь прохладно и тихо! Мы не ликуем, но в тихом восторге, радостны, поражены. Одержали ли мы победу? Да, мы победили – но никого, кроме нас самих. Достигли ли мы успеха? Здесь это слово ничего не значит. Завоевали ли мы королевство? Нет – и да. Мы достигли невероятного удовлетворения и создали собственную судьбу. Это последнее ощущение невозможно постичь без постижения всех предыдущих – таков закон. Мы подчиняемся этому закону – и с каждым разом понимаем его немного лучше. Он так стар, так мудр, так ужасен – но при этом мы начинаем ощущать его силу с первых детских шагов…»
