— Дробызгалов? Ко мне, срочно! — потребовал полковник по селектору.
Матюкнувшись, Евгений подчинился.
— Звонили из КГБ, — сказал начальник. — По их данным, все деньги вложены Фридманом в очень серьезную партию бриллиантов старинной огранки. Вещи уникальные, дореволюционные. Готовится контрабанда, поняли? Если предотвратите…
— Будем стараться, — откликнулся Евгений не без издевки в интонации, подумав при этом не без удивления, что кого-то, видимо, из ближайшего окружения Фридмана удалось завербовать всерьез и прочно. Работать гэбэ умеет, не перевелись там таланты неумолимого сыска, машина проржавела, но мощь сохранила… Хотя, с другой стороны, на что-либо конкретное комитетчики все равно не вышли. Так, общая информашка…
Свой план работы по данному делу Дробызгалов связывал с Мордашкой, чья сестра Марина — женщина ослепительной красоты, дорогая валютная проститутка — крутила с Валерой Фридманом роман, и крутила не без умысла, надеясь на состояние жениха и на его эмиграцию. Жених между тем о профессии Марины не ведал, да и не стояла она у отелей, а имела солидную налаженную базу с многоопытной бандершей.
Прищучить проститутку Дробызгалов не мог, был у нее основательный «отмаз», в чем Евгений убедился еще год назад, когда сам положил глаз на Марину, познакомившись с ней у Мордашки — та как-то заглянула к братцу в гости.
Посидели, попили кофе, посмотрели какой-то фильм, и тут предложил Евгений Марине проводить ее до дома. Согласилась.
Мишка, взирая на кобеляж Дробызгалова, усмехался коварно, но тот поначалу не уяснил смысла его гаденьких улыбочек, смысл открылся позже, когда вышел с Мариной из такси, дрожа в неуемном сексуальном желании от точеной гибкой фигуры, длинной ее шеи, маленькой головы, припухлых губ, одуряющего запаха духов — морозно-тонкого… И еще: от того, что уже знал: живет Марина одна, и достаточно подняться сейчас к ней на ту сакраментальную чашечку кофе…
Такси он отпустил. Сжал ее руку. Выдохнул сиплым дискантом:
— Может… чаем напоишь?
Взгляд ее вдруг изменился. Приветливо-дружеский, он вдруг стал оценивающе куражливым.
— Трахнуться хочешь, опер?
Как обухом…
— Ну, что молчишь?
— Ну-ну… — протянул он, удивленно и неуверенно, с каким-то стыдом даже.
— Сто долларов есть?
— Чего?
— Ничего. Любовь, ее большевики придумали, чтобы дамам не платить. Понял, оперок?
— Сто рублей есть, — процедил он, отвернувшись, все наконец уяснив.
— Ну и засунь их себе в одно место. — Она внезапно весело и очаровательно рассмеялась, чмокнув его в щеку, и впорхнула в подъезд — красивая, верткая птица — недосягаемая.
