— Ставится вопрос о вашей профпригодности, — откликаясь на нехорошие предчувствия подчиненного, молвил бесцветно полковник. — Мне предложено подготовить материалы…
— Кем… ставится? — вырвалось у Дробызгалова невольно, хотя яснее ясного было, что инициатива по вопросу о пригодности строптивого оперуполномоченного к службе лично полковнику и принадлежит.
— Предложено, — повторил тот, как тупым топором рубанул.
— Но…
— Провалили этого вашего… Аверина…
— Да не провалил, обеспечил все, что мог… Если бы не прокуратура…
— Ну, так или иначе… Потом — что-то у вас сплошные срывы… Вчера вот… со взяткой…
— Да ведь провокация!
— Выговор у вас за пьянку…
Да, тут не отвертишься. Задержал Дробызгалова патруль, когда в форме, дурак, в метро ехал. Всего-то за запах, а пострадал. Но когда было! Четыре года назад, этот полковник еще шпионов ловил или настроениями интеллигенции занимался…
— В общем, — подытожил начальник иезуитски-стеснительно, — подумайте: может, перейти…
— Куда? — спросил Дробызгалов с надеждой.
— Ну, я не знаю… С оперативной работой что-то у вас не ладится… Смотрите… — Полковник как обычно прибегал к обтекаемым формулировкам.
Так. Конец. «Гражданка», сдача удостоверения.
— А с Авериным как? — спросил Дробызгалов по инерции.
— Очевидно, будут судить…
— Но мы же его сами… А потом — это же чепе…
— Чепе, — согласился полковник, вдохнув лицемерно.
Дробызгалов тоже вздохнул. Но — от души. Полковник, конечно же, в случае чего оправдается: дескать, полезно зажравшемуся спекулянту Мордашке попариться в зоне — выйдет, большой авторитет иметь будет, да и страха прибавится, покорности. А виновного в провале оперуполномоченного он, полковник, накажет по всей строгости. А может, и не придется стеснительному полковнику никого наказывать: поймет Дробызгалов деликатный намек, и сам черкнет рапорт об увольнении из органов…
— Разрешите идти? — с ненавистью вопросил Дробызгалов.
— Да, пожалуйста. И… проведите с Авериным этим… воспитательную работу.
— В смысле? — искренне удивился Дробызгалов.
— Чтобы… осознал положение…
Шагая по коридору и нащупывая в кармане ключи от кабинета Дробызгалов оценивал сложившуюся ситуацию.
Мямля-иезуит с прокуратурой ссориться не станет, не с руки ему, тем более сам еле на месте держится — пришел в милицию на большой волне, с начальством своим бывшим, да схлынула волна, и висит он теперь между землей и небом, все отчетливее сознавая: чуть что и — предложат ему почетную пенсию. А она, пенсия, хоть и полковничья, да по нынешним временам инфляции — курам на смех. У Мордашки только в неделю на сигареты такая пенсия уходит.
