Трупы увезли, но полковнику пришлось проследовать в отделение для дачи показаний под официальный протокол.
В кабинете, куда его ввели, сидел какой-то потасканный, с воспаленным лицом капитан, жадно хлебавший пиво из горлышка бутылки.
Капитана, как забредшую в магазин дворнягу, с позором из кабинета изгнали, после чего потянулся муторный процесс дознания.
Отвечая на вопросы, Одинцов то и дело хватался за телефон — сегодня ему предстояла серьезная операция, подготовиться к которой помешали эти чертовы уголовнички, и единственное, на что оставалось уповать, — на парней из РУОПа, данную операцию обеспечивающих.
Впрочем, он, Одинцов, еще успевал…
— Ребята, — обратился, прижав руку к груди, к милицейским чинам. — Дело ясное, чего морочиться? Времени нет, у меня сегодня запар…
— Ничего себе, — присвистнул один из прокурорских. — Запар! Два трупа, а он как ни в чем не бывало…
— Возможно, сегодня еще парочка приплюсуется, — смиренно доложил Одинцов. — День-то только в начале.
В дискуссию вступил милицейский чин:
— Товарищ, мы все понимаем, но мы же тоже не можем…
— Ладно, полковник, гуляй, — произнес другой прокурорский. — Выполняй план, не отвлекайся.
— Подбросьте до дома, счетчик выходит…
— Сделаем!
Пройдя через дежурку и с неудовольствием покосившись на похмельного капитана, в чем-то горячо убеждавшего сидевшего у пульта старлея, сонно ему кивающего, Одинцов уселся в желтый «газон» и покатил к своей «Волге», стоящей у подъезда.
Время действительно поджимало, операция могла начаться с минуты на минуту…
Проклятая колымага все-таки подкачала, заглохнув на первом же светофоре и категорически не желая заводиться.
Одинцов, вытащив буксировочный трос, замахал руками, призывая коллег-водителей к помощи.
Перспективы его участия в операции стремительно отдалялись, подобно равнодушно проносящимся мимо машинам.
Остановить удалось какой-то старенький, с багажником на крыше «Москвич», из которого вылез сгорбленный дедушка в шляпе.
— Дерни, отец! — взмолился Одинцов. — Опаздываю! — И пнул в сердцах колесо «Волги».
— Машина, конечно, уставшая, — сказал дедушка, глядя на Одинцова. — Запрягай, милок. Не знаю, правда, потянет ли мой конек-горбунок…
«Конек-горбунок» в образе дымящего, изъезженного «Москвича» потянул, но, с трудом пытаясь включить третью передачу, Одинцов невольно вспоминал образ слепого, ведомого глухим.
Управляя тяжелой, юзившей на гололеде машиной, практически лишенной тормозов, он с содроганием постигал, что дедушка в шляпе — самый опасный вариант помощи. Включая правый поворот, престарелый владелец «Москвича», у которого внезапное прозрев одолевало склероз, вспоминал, что лучше повернуть налево, и, удосуживаясь переключить предупреждающую оранжевую ми сворачивал, когда идущие следом машины шли на его резкий обгон…
