И он — решился.
Вдруг ему повезет опять, как два месяца назад, когда перед ним, русским матросом, тонущим в холодном северном море среди обломков кораблей конвоя, потопленных немцами, внезапно с шипением и гулом возникла из-под воды рубка вот этой сально лоснящейся, как шкура морского котика, субмарины, и он, ухватившись за опоясывающий ее леер, вскарабкался, вжимаясь в скользкий металл обшивки, на спасительную палубу с черным, в белом круге крестом.
Как во сне раскрылся рубочный люк, мелькнули белые пятна шерстяных свитеров, и его втащили в сырой, заиндевелый отсек.
«Специальность?! Должность?!» — донеслось из качающегося полумрака.
Над ним склонились, размываясь в мглистом, буроватом свете, давно небритые, враждебные физиономии.
«Механик», — вытолкнул он каменным языком из оледеневшего нутра единственное слово.
И услышал в довольном хохоте смазанно скалившихся бородатых рож:
«Механики нам нужны! Отмываем его от мазута… Продуть гальюны! Принять балласт! Погружение!»
И под грохот бронированного тубуса люка уплыл в пахнувшую машинным маслом черноту, уяснив в последнем озарении сознания, что — спасен…
Теперь же погибает лодка. В теплых водах Атлантики, у неведомых Канарских островов.
А что там, наверху? День, ночь?
Он утратил ощущение времени.
Скинул с ног форменные войлочные тапочки, маскирующие шум шагов для «нибелунгов» надводных акустиков, и потянулся за спасательным жилетом, комом валявшимся в углу.
А если там, на поверхности, его ждут штормовые валы с их провальными безднами и многотонными водяными громадами, вздымающимися в небеса? Или же — короткая и жесткая пулеметная очередь с палубы эсминца?
Выбора, однако, не было. И спасти его могло лишь одно: узкая труба торпедного аппарата. Все.
— Ладно, всплытие покажет… — усмехнулся он горько, сжимая потной ладонью запорный рычаг.
Теперь предстояло затопить отсек, где уже не осталось кормовой, густо смазанной тавотом торпеды, и, когда вода подойдет к потолку, нырнуть, протиснувшись в трубу аппарата. Затем — выдержать режим неспешного подъема наверх. Пятьдесят метров водяной толщи, которые надлежало преодолеть, несли в себе угрозу баротравмы легких.
Зная, что надо подниматься, не обгоняя пузырьков выдыхаемого воздуха — хотя как их различишь в ночной темени? — он, полагаясь на интуитивное чувство глубины, опасался лишь зоны температурного скачка и — последних десяти метров до поверхности, на которых расширение воздуха в легких растет стремительно, провоцируя порой спазму голосовой щели. А спазма — верная гибель. Но еще более верной гибелью было нынешнее бездействие в глухо задраенном отсеке — соседний, ведущий к команде, заполнила вода.
