…А дорога петляет полем, потом — лес. Там темнота. И сквозь темноту ко мне идет Леля. Моя Леля… Я то казался себе ничтожеством, потому что не я ей, а она мне доказывала силу любви, то, наоборот, готов был торжествовать.
Радость, гордость, сладкая и острая тревога ожидания… Больше ни разу в жизни я не испытал такого.
Я поднялся, вытащил из рюкзака свое единственное сокровище — мыло. Мама просила привезти его домой.
А я обменял мыло в соседней избе на несколько стаканов муки и кусочек топленого масла. Знаете, что это такое? Это мечта. Заваруха!
Большой котелок заварухи — муки, обваренной кипятком. Если есть ее с маслом… Я глотал слюни, внутренности словно склеились, и чтобы хоть как-то обмануть себя, я выпил, воды, много-много… Лежал на лавке, борясь с головокружением. Лежал долго. Временами приходилось впиваться пальцами и края лавки, чтобы не броситься к котелку.
Но я верил, что Леля придет, а ее ждет сказочный подарок — заваруха.
Вцепившись руками в лавку, будто вдавившись в нее, я мысленно ел муку, запивая ее водой.
Внезапно я почувствовал, что Леля недалеко, бросился к печке, чиркнул спичкой, и сухие щепки под таганцом вспыхнули. Я приплясывал от нетерпения. Иногда мне даже слышалось Лелино дыхание.
И где тут разобрать, отчего кружилась голова — от голода или от любви. Помню только, что я обеими руками оперся о печь, чтобы не упасть.
Оглянулся — Леля стояла на пороге, сзади освещенная луной. Вокруг головы тонкий венчик сияния. Лунный свет мягко, но отчетливо нарисовал каждую линию тела.
А на полу дергалась моя изломанная тень.
Подплясывало пламя, и тень моя подплясывала.
Мы обнялись.
Тут я понял, как страшно было Леле идти, как она любит меня.
И чтобы доказать ей, что я ее люблю нисколько не меньше, я поставил на стол котелок с дымящейся заварухой.
До сих пор помню его. Мятый, закопченный…
Из него валил пар с пронзительным запахом съестного…
— Что это? — брезгливо спросила Леля.
Мне показалось, что я ослышался.
— Ешь, — не сказал, а приказал я.
— Ешь? — недоуменно и обиженно переспросила Леля. — Эту гадость? — И рюкзаком отодвинула от себя котелок. — Я достала картошки…
Котелок упал на пол.
Лунный свет безжалостно освещал горькую картину — дымящаяся заваруха расплылась по полу, стекая в щели.
Преодолев тошноту и головокружение, я широко расставил ноги, чтобы не пошатнуться. Правая рука набухла. Но я не ударил Лелю по презрительно искривленным губам.
— Ты что? — испуганно прошептала она. — Это же ерунда… — Она обняла меня, прижалась и зашептала: — Люблю… очень… Насовсем…
