своих текстов. Более того, перечитывая уже напечатанную книгу, они находили лишние слова, ненужные подробности; или же, наоборот, чувствовали, что где-то недостает эпитета или детали. Ужаснувшись, они вновь принимались за текст и перекраивали его до тех пор, пока результат их не удовлетворял.
Гулд рассеянно полистал свой блокнот:
— Давайте перейдем к тому, что делает эти книги необыкновенными; ведь, в сущности, все, что я сказал, занятно, но не чудесно. — Он глубоко вздохнул: — Итак, те книги, что я здесь собрал, были тщательно обработаны их авторами, отшлифованы, как бриллианты. Удивительная битва, поединок между писателем и его текстом. И что же? Невероятно, но книги хранят память об этой битве и сами по себе силятся продолжить замысел автора. Если выразиться точнее, они правят себя сами, без вмешательства человека. Они изменяются, они худеют, приняв эстафету у создавшего их писателя.
Я нахмурился; предупреждая мой скептицизм, Гулд открыл блокнот и перешел к записям.
— Возьмем, например, «Оскорбление нравственности», психологический роман Альфреда Бендерса, вышедший в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году. Этот писатель не прославил свое имя и, опубликовав лишь еще один роман, обратился затем к кино, тоже без успеха. Эта книга у меня уже девятнадцать лет. Когда я купил ее, в ней было семьдесят пять тысяч шестьсот семьдесят семь слов, в среднем по триста десять на странице, — по крайней мере, так говорил продавший мне ее букинист, человек прижимистый, который был, могу вас заверить, весьма скрупулезен с цифрами. Пять лет спустя, хотите верьте, хотите нет, слов осталось всего семьдесят четыре тысячи восемьсот восемьдесят шесть. Роман «похудел» на семьсот девяносто одно слово. Это факт. При том что он не покидал этой комнаты! Никакого обмана, никаких подтасовок и манипуляций. Следуя перфекционизму Бендерса, «Оскорбление нравственности» само избавилось от нескольких сотен ненужных вокабул, самостоятельно продолжая путь к своему «идеальному весу». И вправду, когда я перечитал роман, он показался мне лучше; пусть неуловимо, но что-то в нем изменилось, — текст стал ритмичнее, легче. Другие владельцы этой книги подтвердили мои наблюдения: повсюду в мире экземпляры «Оскорбления нравственности» худеют. Посчитайте, если у вас хватит духу: держу пари, что текст уже прошел планку в семьдесят четыре тысячи слов. Невероятно, правда?
Это было и впрямь поразительно, и я пожалел, что процесс слишком медленный, чтобы разглядеть его невооруженным глазом.
