— К ней?
Тот не успел ответить: на пороге появился Бурый — один из парней, что стерегли вход.
— Двубородый, к тебе пришли.
— Кто?
— Большой, а с ним еще восьмеро.
— Восьмеро? Не было уговора, чтобы Большой водил такие толпы!
— Мне его отослать? — спросил охранник, но как-то вяло и с сомнением. Не хотелось ему отсылать Большого. Отчего-то не лежала душа к совершению попытки.
— Пусть войдет, — буркнул Двубородый и трижды стукнул костяшками по бочке. Его подданные насторожились, многие опустили под стол правые руки.
Человек, что вошел в Казан, имел никак не больше пяти футов росту. Одет был по-мещански: в башмаки, чулки, бриджи, рубаху и камзол, — потому среди здешней компании смотрелся нелепо. На круглой его мордашке топорщились густо напомаженные усики. Щечки человека были до того мягкими и рыхлыми, что так и тянуло хорошенько врезать ему по челюсти. Ничто во внешности этого типа не оправдывало его прозвища — Большой. Увидав его впервые, никак не поймешь, что перед тобою — шериф города Лабелина.
— Здравствуй, Большой Человек, — сказал Двубородый. — С чем пришел к нам?
— Приветствую, Сидящий-на-Бочке, — ответил шериф, тряхнув щеками. — С добром пришел, посидеть по-свойски…
В подтверждение благих намерений шериф вынул крупную серебряную монету и бросил в прорезь ящика, стоявшего у входа. Двубородый нахмурился сильнее.
— Говорят, ты пришел не один.
— Да, есть такое. Один человек очень хотел повидать тебя, Двубородый…
— Вернее, восемь человек.
— Ну, да… Они очень хотели и, знаешь, я не смог им отказать.
— Это почему?
— Знаешь, Двубородый, бывают на свете такие люди, которым отказать сложно.
И он прошел дальше в зал, махнув рукой своим спутникам. Один за другим порог переступили восемь человек. На семерых были черные плащи и черные куртки, надетые поверх кольчуг. На груди каждого краснел косой крест вроде буквы Х, на поясах внушительно болтались мечи. Светлоглазые скуластые угрюмые лица выдавали северян. Восьмой человек отличался от прочих: он был худ и немного сутулился, вместо креста носил на груди серебристый вензель, а губы кривил в ухмылке — не то надменной, не то брезгливой. Восьмой заставил Олафа напрячься и опустить руку поближе к арбалету. Парней с оружием, даже таких серьезных, как эти семеро, Двубородый повидал на своем веку. А вот восьмой принадлежал к особой породе — редкостной, прежде не виданной. И не сказать, чтобы Олаф горел желанием сводить знакомство с этой породой.
