Мы все замерли, как в столбняке.
— Толечка… Ты с ума сошел? Да?.. — первым опомнился Вовик. Незабудковые глаза его сделались холодно-льдистыми. — Ты ее шил? Ты ее сделал? Ведь красивая и полезная вещь! Папа говорит, что каждый человек должен делать что-то полезное или красивое. И польза тогда красивая, и красота тогда полезная… Зачем, скажи, зачем ты это сделал? Ведь в этом нет никакой ло-ги-ки! Зачем?..
Как в забытьи Вовик продолжал вопрошать свое «зачем?». Мы безмолвствовали. Душой отшатнувшись от атамана, мы сами себя еще не обрели. Мы просто окаменели. Упоминание «папы» вдруг взорвало атамана.
— Ну и хиляй к своему папочке!.. Нечего тебе со шпаной водиться!.. Проваливай! — и, напялив на голову Вовику мокрую бескозырку, повернул его за плечи и дал пинка коленкой.
И лишь сейчас, уходя, Вовик заплакал. Надо было видеть его жалкую фигурку, то, как он потерянно плелся от нас! И походка, и согнутая спина, и опущенная голова с нахлобученной мокрой бескозыркой — все выражало непостижимую обиду, боль и унижение. Пред нами был образ жестокой несправедливости, которую нельзя было ни простить, ни забыть… Нельзя было, чтоб потом называться людьми и продолжать жить.
Мы молча смотрели на атамана. В самом деле — зачем эта дикая выходка? Впервые мы трусливо не подхихикивали. Атаман избегал наших взглядов, знал, что встретит в них осуждение.
— Надо бечь… — предложил кто-то. — Рвать когти, пока он отцу не сказал… Давайте смываться, пока не поздно…
— Не скажет, — спокойно глядя поверх нас, куда-то вдаль, мрачно щурясь, сказал атаман. И повторил: — Не скажет!
На чем держалась эта уверенность? На лице его не было и тени сожаления. Мне хотелось, чтоб вдруг появился на дворе отец Вовика, чтоб нам всем — пусть и мне тоже — надавал по шее. Главное — чтоб сбить спесь с нашего зарвавшегося атамана! Мы это все заслужили. Да и было бы в этом справедливое возмездие за все издевательства над безобидным и добрым Вовиком…
Пока я предавался видениям и мечтам о настигшей нас мести, атаман нас снова удивил. Сплюнув в сердцах, он сказал:
— Несчастный малый! Мамаша и старуха — две бабы портят его… Вос-пи-ты-вают! Как же! Менная кешка… Пропадет он в жизни!..
Что атаман наш говорит подчас непонятное — мы к этому привыкли. Он был немного старше, но намного опытней. Он водил компанию с настоящими жиганами. Мы никогда но требовали объяснений его загадочной монологичности… Молчи, за умного сойдешь. Мы не Вовик, чтоб занудисто-интеллигентно привязываться к атаману, — почему да отчего и «я не совсем понял…». Но тут мы все требовательно воззрились на атамана. Он жалеет Вовика?.. Не из жалости ли он сделал ему такую пакость?.. Не косвенное ли объяснение в любви к малому в этих словах?
