Сколько позже пережитого, может, еще более страшного, успело развеяться, растрястись по жизненным нашим дорогам, а этот эпизод зачем-то душа сберегла, из других — отобрала, и уже здесь, на краю света, на бетонах сверхскоростных трасс, сейчас, во всей жгучести сверкает нам соколянская ярмарка, ее буйная, кровавая живопись.
Взбаламутив ярмарку, исчез Олекса будто насовсем, но для нас, мальчишек, исчез не бесследно, потому что с тех пор всегда, как только в нашей степи соберется гроза и мы, пастушата, будем поглядывать из-под стожка на тучи, которые ползут на нас из-за Выгуровщины, черные и белые, может, даже градовые, каждый раз, когда сверкнет, когда громыхнет в тех тучах так, что и степь вздрогнет, непременно при этом нам почему-то представляется Олекса, кажется, что это как раз он стоймя в тачанке носится сейчас по тем насупленным тучам, перелетает на своей колеснице с грозной черной тучи да на седую, градово-белую, окликая нас через все небо: «Передайте Надьке, что видели меня! Скажите, что я смеялся!»
Пропал, не видеть нам больше Олексу, так считали, однако через какое-то время он снова появился на нашем горизонте. В Озерах объявился, где в то лето бродячая артель мастеров подрядилась обновить колокольню, ободрала проржавевший купол на ней, залатала и снова обшивала, не переставая дивить людей бесстрашным умением. Там-то после длительного отсутствия и вынырнул Олекса, найдя прибежище у своей озерянской тетки по матери. Стоя внизу, подолгу наблюдал работу мастеров наверху, ни с кем в те дни не дрался, сдерживал свой петушиный нрав, мастерам иногда выказывал свое уважение тем, что предлагал кому-нибудь из них закурить, хотя все они — отец и пятеро сыновей — табаку вовсе не потребляли. Еще Олекса взял в обыкновение, слоняясь с местной детворой вокруг церкви, находить себе развлечение у тех небезопасных ям, где гасили известь для ремонтных работ, за неимением таких вещей, как порох и динамит, к которым этот терновщанин питал усиленный интерес, стал он на потеху детям заряжать известью водочные бутылки, а потом их разносило взрывом, как бомбы, — однажды едва не выжгло глаза нашему Олексе.
Потянулась после этого душа его снова в Терновщину.
Как-то вечером под воскресенье появился он у нас на майдане в обществе тех самых молодых мастеров, известью которых едва не обжегся до слепоты, привел их Олекса в слободу к нам на гулянку, ведь музыка терновщанская и в Озерах признавалась непревзойденной. По случаю такого нашествия женихов терновщанские матери остерегали дочерей:
