— Суки, даже поесть не оставили, — в темноту крикнул Ручкин.
Хотя ему было не свойственно ругаться матом, он всегда старался контролировать свои эмоции, а тем более слова. Но, видимо, ситуация была выше его контроля. Побродив по камере до полуночи и решив, что во сне есть будет хотеться не так сильно, он улёгся и, повозившись ещё час, уснул беспокойным сном.
Проснувшись, Пётр Алексеевич обнаружил себя по-прежнему в камере. Вокруг стояла темнота и дикая тишина, которая резала уши. Он не мог объяснить, почему проснулся, но чётко осознавал, что-то его разбудило. Пётр Алексеевич всегда отличался чутким сном, и поэтому, привыкший доверять своим чувствам, стал прислушиваться. Вокруг по-прежнему стояла тишина. Ручкин уже начинал снова медленно погружаться в мягкую полудрёму, как вдруг где-то недалеко раздался шорох. Сон как рукой сняло. Журналист присел и с максимальной концентрацией начал вглядываться в темноту. Каждый его мускул был напряжён. Непонятный звук раздался снова, но уже гораздо ближе. Сердце мужчины бешено забилось. Прислушался — это чьи-то шаги. И они медленно приближались к решётке. Неожиданно включился фонарь. Это был мужчина высокого роста, он высветил лучом света журналиста, а затем направил фонарь себе на лицо. Ручкин взглянул на лицо неизвестного и оцепенел. Холодный пот прошиб журналиста. Хотелось закричать, убежать, но он не мог ни сдвинуться с места, ни открыть рот. Страх сковал его. Это был Фрол. Лицо его в свете фонаря было мертвенно бледным.
— Зачем ты убил меня, Петя? — проговорил призрак.
В ответ ему была тишина. Ручкин всё так же не мог произнести ни слова и лишь беззвучно открывал рот.
— Теперь я пришёл за тобой, — проговорил призрак и захохотал.
Журналист подумал о том, что сердце у него сейчас остановится. Он уже чувствовал, как оно бешено бьётся, и вот ещё миг — и оно замрёт.
— Ладно, расслабься, — произнёс Фрол. — На тебе лица нет, того и гляди кони двинешь.
Договорив это, он принялся открывать дверь камеры.
— Ну что, выходишь или здесь останешься?
— Ты кто? — наконец смог вымолвить журналист.
— Дед Пихто! Ты что, не узнал меня?
— Ты что, живой?
— Ты в этом сомневаешься? На, потрогай меня.
— Так тебя же убили?
— Кто?
— Говорят, что я. Но это не я.
— Да живой я, живой, — произнёс дворник, оглядывая журналиста. — Даа, по ходу, переборщил я с появлением. Ты уж извини, всю жизнь мечтал играть в театре. Ты идти-то сможешь?
— Куда?
