Вася забирается в карету. Артемон отирает платком мокрое от брызг Васино лицо и волосы, проснувшиеся Иван и Степан расспрашивают Васю, где они едут и долго ли еще добираться до дому. Теперь Вася просит Артемона дать ему «Куранты», он хочет читать братьям новости.
Карету трясет на лесной дороге, читать трудно, но Вася медленно произносит «книжные слова», так не похожие на обыкновенную речь. Васе пришлось уже побывать однажды в Посольском приказе, и он видел там самый старый экземпляр «Курантов» — он вышел в 1621 году. Особая приказная группа находилась в приграничном польском местечке Столбцы, там отбирался и переводился материал из зарубежных газет, из частных писем официальных русских людей, что были за границей отечества. «Столбцы» — это длинные и узкие листы бумаги, на коих писалась газета, отсюда и названье местечка. Из Столбцов материалы, тщательно отобранные, шли в Москву, и «Куранты» переписывались в 20–30 экземплярах на столбцах и передавались царю и самым ближним людям.
За Никольским-Урюпином, что на речке Липке, по причине размытия дождями плотины свернули к Ильинскому. Тут пришлось отдать царские тридцать копеек за переправу через Москву-реку. Далее путешественникам встретилась захудалая деревенька Жуковка с бедными мужичками-плотниками и покривившимися курными избушками. На горе вспыхнуло красностволье высокого бора, повеяло терпкой свежестью сосны. Длинные вечерние тени легли на дорогу от стройных стволов. И деревня здешняя именовалась Борихой. Еще восемь верст — и выбрались на старую Смоленскую дорогу. Здесь Вася вновь перебрался на козлы к Егору. Тот, жалея, лошадей не погонял, карета неспешно катилась по пыльной дороге. Вася вглядывался в начинавший слегка темнеть воздух, путь был безлюден, воображенье рисовало таинственные и странные картины…
— Егор, расскажи, пожалуйста, страшную историю.
— Не знаю я страшных историй, Василий Никитич, я ведь еще и жил-то мало на свете.
— Все равно, Егор, ты ведь такой большой и сильный. Ну, если ты сам не знавал ничего такого, так, верно, отец твой знал и тебе рассказывал.
— Отец-то много чего повидал, это верно, Он ведь тоже был московский стрелец, как я.
— А Стеньку Разина он помнит?
— Стеньку Разина, Степана Тимофеевича то есть, весь народ русский помнит. Хоть и не гоже про то сказывать царскому стольнику, а молод ты еще, малец совсем, и душа покуда чистая, светлая. Расскажу я тебе, Вася, историю, что от отца Гаврилы Ивановича слышал в детстве. Было это с ним годов с двадцать пять назад. Собрали их тогда, стрельцов московских, две сотни, и голова стрелецкий Василий Пушечников повел их на город Арзамас, и пушки с собой велено было взять. А в Арзамасе стоял в ту пору воевода князь Долгорукий с рейтарами, драгунами и иноземными наемными войсками. Во всей округе поднималось крестьянское восстание, и бежали от Стеньки Разина в Арзамас, в осадное сиденье, в сентябре 1670 года стольники и стряпчие, дворяне московские и жильцы арзамасские, помещики и вотчинники, дворяне и дети боярские. И вот что чудно: более других грозен был воеводе Долгорукому крестьянский отряд, коим командовала старица Алена. Да-да, монахиня, родом из Арзамаса. Ее так и прозвали в народе — Алена Арзамасская. Не было пощады от ее воинов мучителям простого люда. И сказывали, будто ведунья она и оттого не берут ее ни сабля, ни пуля. Была она дочь крепостного крестьянина, в монастыре грамоте обучилась и врачеванию. Говорила так на сходках народных, что шли под знамена Разина все новые сотни. Ее отряд был уже в десять тысяч человек и стоял в городе Темникове. Туда и пошел князь Долгорукий со своими из Арзамаса. Отец позже пришел — не больно спешили московские стрельцы, простой народ ждал Степана Тимофеевича на Москве… Быть бы князю разбиту, кабы не предали Алену, что с малым отрядом осталась в Темникове: главная сила вышла навстречу войску Долгорукого. Сожгли ее живой в срубе. Отец видел, сказывал: просила она перед смертью, чтобы храбро бились за свое счастье простые люди, тогда повернут князья вспять. Сама перекрестила по русскому обычаю сперва лоб, потом грудь и спокойно взошла на костер…
