— Но может попытаться, — проворчал Уилл Кемп.
— Чёртово животное, — пробормотала Джин.
Суеверия, будь то подниматься на башню, креститься или целовать швею, были едва ли бессмысленны, потому что все мы верили, что они отвратили от театра демонов, из-за которых мы забывали слова, которые приносили нам угрюмую публику или заклинивали люк на сцене, что иногда происходило в сырую погоду.
Я немного постоял на площадке башни. Ветер дул порывами, развевая наверху флаг с красным крестом. Я посмотрел на юг и увидел, что в театре «Занавес» нет флага и нет трубача, это означало, что в этот чудесный день они даже не устраивали представление со зверьём. За пустым театром внизу чернел город с вездесущим дымом. Когда Уилл Тойер еще раз проиграл фанфары, чтобы разбудить зрителей, которых хорошо подбадривал звук, я вздрогнул.
— Это их разбудит, — радостно сказал Уилл.
— Меня-то разбудило, — откликнулся я.
Я смотрел на север, за башни церкви Святого Леонарда, в сторону зелёных холмов за деревней Шордич, где вдоль лесов и изгородей мчались тени облаков. Во дворе и на галереях шумела публика. Театр почти заполнился, значит, пайщики получат шесть-семь фунтов, а мне заплатят шиллинг.
Я спустился по лестнице.
— У тебя есть ритуал? — спросил я Фила.
— Ритуал?
— То, что нужно делать перед каждым выступлением.
— Я смотрю тебе под юбки!
— Нет, кроме этого.
Он усмехнулся.
— Я целую крумхорн [6] Роберта.
— Правда?
Роберт, друг Фила, поднял инструмент, который выглядел как короткий пастуший посох.
— Он его целует, — сказал он, — а я в него дую.
Другие музыканты засмеялись. Я тоже засмеялся, затем спустился по лестнице и увидел Исайю Хамбла, суфлёра, закрепляющего лист бумаги на правой двери.
— Ваши входы и выходы, господа, — объявил он, как обычно.
Все знали, когда входить, но было приятно осознавать, что список там. Ещё приятнее было видеть Шалуна, злобного театрального кота, ожидающего у той же двери. Все, кто выходили через эту дверь, гладили Шалуна, чтобы держать демонов в страхе. И если Шалун злобно выпускал когти и царапал до крови, это считалось особенно хорошим предзнаменованием.
— Мне нужно отлить, — сказал Томас Поуп.
Ему вечно нужно помочиться перед спектаклем.
— Помочись в штаны, — проворчал Кемп, как всегда.
— Джин! Где зелёный плащ? — прокричал Джон Дюк.
— Там же, где и обычно.
— Милостивый Иисус, — сказал Джордж Брайан.
Он заметно дрожал, но никто не попытался успокоить или ободрить его, потому что это принесло бы неудачу, и кроме того, мы все знали, что расшатавшиеся нервы Джорджа успокоятся в тот же миг, когда он пройдет на сцену, и мышь превратится во льва.
