Очень скоро она поняла, что сделала ошибку, что можно ценить в человеке прекрасные качества, но, несмотря на это, не любить его, что ей тяжело и скучно с ним. Но расходиться сразу было как-то неудобно, да и некогда — надвигались госэкзамены, дипломные спектакли, она чуть не сутками пропадала в институте, и решила как-нибудь дотерпеть до июня — «скину все и разведусь», но не успела — началась война. Павел ушел на фронт, Танюшка родилась уже в эвакуации. Родилась слабенькой, весила мало, и они с мамой не решились отдать ее в ясли. Театра в том городе не было, и Вера начала работать в местной концертной организации: читала в госпиталях, на эвакуированных заводах, городских площадках. Мама устроилась в бухгалтерию одного из заводов — на иждивенческую карточку не проживешь!
Таньку приходилось таскать с собой повсюду. Закутав ее потеплее, повесив на руку сетку с концертными туфлями и запасными пеленками, Вера прижимала к себе драгоценный сверток и бежала на выступление, или в очередь за продуктами, или на базар — купить вязанку сухих дров.
Когда она пришла на первое выступление с ребенком, бригадир раскричался:
— Безобразие! Ребенок заплачет, сорвет концерт. У нас профессиональная организация.
— Подержите, — ответила Вера и, сунув опешившему бригадиру свой «сверток», пошла читать.
Танька оказалась на редкость спокойным ребенком. А может быть, у нее не было сил кричать? Только если запаздывало кормление, она тихо, жалобно скулила. Кончив свой номер, Вера тут же в каком-нибудь закутке кормила ее, меняла пеленки и бежала с ней дальше. Скоро к этому привыкли, и суровый бригадир весело объявлял:
— Наши девочки пришли, можно начинать!
И со всех сторон к ней тянулись руки взять ребенка. Сколько добрых рук помогали тогда нянчить Таню!
Однажды, после концерта в столовой госпиталя, ее попросили почитать в палате тяжелораненых. Вера так испугалась — она еще не видела тяжко страдающих людей, — что, забыв оставить кому-нибудь Таню, вошла вместе с нею в палату. Остановившись посередине, она поздоровалась, ей вразброд ответили, а с одной койки глухой голос сказал:
— Положи ребеночка ко мне. Пусть рядом подышит. Мы — раненые, не заразные.
Она устроила Таньку рядом с человеком, по грудь закованным в гипс. Когда она прочла «Шуточку» Чехова, ее стали расспрашивать: кто она, откуда, почему ходит с ребенком, где муж, как зовут девочку? Просили показать ее. И Вера осторожно носила сытую, сладко спящую Таньку от одной кровати к другой. Она поняла, что этим истерзанным горечью отступлений, ранами, оторванным от семей мужчинам тихое дыхание, чистый молочный запах ребенка нужнее любого художественного чтения.
