Он вылез из постели и понуро стоял босой, в мятой пижаме, оттопыривающейся на животе (этого обстоятельства она тоже не упустила), умоляюще бубня:
— Ну что ты!.. Не надо… Зачем ты так?
Его кротость, покорность — мужчина называется! — еще больше подстегнули ее, и, когда он, не смея подойти, издали протянул ей стакан воды, она, почувствовав прелесть бешенства, вышибла стакан, крикнув:
— Ничтожество! Слякоть!
И тут по движению его губ она прочла: «Дети», оглянулась, увидела плачущих Петьку и Таню и сразу опомнилась.
Уложив и с трудом успокоив детей (Петька так дрожал, что пришлось прилечь около него и дождаться, пока уснет), она, чувствуя себя совершенно выпотрошенной, пошла в ванную и долго сидела там. Было так стыдно, так жалко Павла, что не хватало духу вернуться в комнату. Наконец она собралась с силами — не ночь же здесь сидеть — и поплелась к себе.
Ее постель была приготовлена, на столике дымилась чашка с чаем, Павел, опустив голову, ходил по комнате. Увидев ее, он остановился и робко, виновато улыбнулся. «Баба, — подумала Вера, глядя на крупную, мужественную фигуру мужа, — бабища ты моя безответная», — и тихо проговорила:
— Прости меня. Это было отвратительно. Больше никогда…
Павел засуетился, заулыбался, помог ей лечь, поил чаем, осторожно гладил по голове, говоря: «Бедная ты моя, бедная…»
И, засыпая, она подумала: «Он действительно меня любит, а это не так уж мало».
Больше она не повышала голос на мужа. Научилась сдерживаться, обходить острые углы, на неприятности реагировала шуточками, и дома установилась мирная, добрая атмосфера.
Иногда, чаще весной, на нее накатывала тоска: неужели вот так, без любви, пройдет жизнь? Тогда она намечала вехи: пусть Павел защитит диссертацию, встанет на ноги, и она непременно разведется. Потом — пусть подрастут дети, чтобы можно было им все объяснить… Но вехи мелькали, и все оставалось на месте. Появилась привычка, а нет ничего опаснее привычек — их так трудно ломать.
Оправдывая свою непоследовательность, она думала: «А для чего, собственно, рушить налаженную жизнь?» Тот единственный, которого она могла бы полюбить всей силой души, так и не объявлялся, а просто остаться одной было страшно — в одиноких женщинах всегда есть что-то ущербное.
Все помыслы и чаяния она сосредоточила на работе, и это принесло плоды — к ней пришло профессиональное умение, ее стали называть мастером.
Павел наконец защитил диссертацию. В доме появился достаток. Дети росли здоровыми, ухоженными, но у них стали возникать более сложные проблемы, чем несправедливая двойка или потерянные фантики. Петька становился нахалом. На ежедневный вопрос Веры: «Что было в школе?» — небрежно отвечал: «В поряде (тогда еще не было всеобъемлющего «нормально»), два «пятака» получил», а на одобрительное восклицание матери пожимал плечами: а что особенного? Если язык подвешен — всегда наболтать можно. Взяв дневник, Вера почти всегда натыкалась на замечания, чаще всего они гласили: «Смешил класс — мешал вести урок».
