Вдруг мимо него, едва не задев, медленно проезжает грузовик. В грузовике сидят закутанные в шинели красноармейцы с винтовками. На колесах грузовика позвякивают цепи. Он останавливается. Провожает грузовик взглядом слезящихся глаз. Что? На торце грузовика вместо номера большая белая надпись: КОТЛЕТЫ. Котлеты! Там котлеты! Он вдруг понимает это остро, ярко, каждой клеткой слабого тела.
Отбросив чайник и размахивая руками, он начинает бежать за грузовиком. Мосластые колени его подбрасываются, варежки слетают с костлявых черных рук, повисают на резинках. Он бежит за грузовиком. Тот ползет медленно. Можно догнать его. Там котлеты! Он видит их, насаженных на штыки красноармейцев. Сотни, тысячи котлет!
— И дай котлету! — вскрикивает он по-петушиному.
— Ко…ко…тлету!
— И… кот… лету!
— Кот!..кот!..кот!..ле!..ту!..
Сердце его бьется, бьется, бьется. Широко и огромно. Как дом № 6. Как Иртыш в мае 1918 года. Как Большая Берта. Как блокада. Как Бог.
Ноги его заплетаются. Он кренится. Скрипит. Трескается. И рушится по частям на укатанный грузовиками снег, как гнилое дерево. Белесое марево глотает грузовик. Сердце стучит:
И останавливается. Навсегда.
Лапин открыл глаза. Он плакал. Из члена его ползли в воду сгустки спермы. Рука Вики помогала. Ноги Лапина конвульсивно дергались.
— Как сметана густая. — Огромные, мокрые Викины губы зашевелились возле уха Лапина. — Редко ебешься?
14.11. Ресторан «Балаганчик». Трехпрудный пер., д. 10
Полупустой зал ресторана. Николаева вышла из туалета, подошла к столику. За ним сидела и курила Лида: 23 года, стройная фигура модели, обтянутая кожаным комбинезоном, средних размеров грудь, длинная шея, маленькая голова с совсем короткой стрижкой, смазливое лицо.
— Сортир здесь внизу. — Николаева села напротив Лиды. — Неудобно.
— Зато готовят классно, — жевала Лида.
— У них повар — француз. — Николаева разлила красное вино по бокалам. — Так, на чем я остановилась?
— Чин-чин. — Лида подняла бокал. — На голом блондине с голубыми глазами.
— Чин-чин, — чокнулась с ней Николаева.
Они выпили. Николаева взяла маслину, пожевала, сплюнула косточку:
— Да это и не важно даже, голый — не голый. Понимаешь, я ни хера ничего подобного не испытывала, никогда так ничего не вставляло. Я просто… как провалилась… и так сладко в сердце… как-то… как будто… не знаю… словно… не знаю. Ну как с мамкой в детстве. Я обревелась вся потом. Понимаешь?
— А он тебя точно не трахнул?
