— Вторую перегородило начисто. Там полдома снесло.
— А и… это? — спрашивает он.
— Теперь надо через 12-й дом ходить.
Бородатый заглядывает в дверь выгоревшей квартиры:
— Пока мы рты разевали, истопник с Янко все повынесли. Я вчера зашел с утра — ни щепки. Гады. Хоть бы поделились. Заперлись в котельной — и все. Не достучишься. Вот расстрелять кого бы. Хуже фашистов.
Бородатый берется за ведро, стонет, приподнимая. Он вдруг очень хочет спросить бородатого о чем-то важном. Но тут же забывает — о чем. Волнуясь, он отталкивается от стены:
— А и… Андрей Самойлович… я же… беспартийный. У вас фанеры нет?
Но бородатый уже тащит ведро наверх, далеко отставив левую руку.
Он провожает его долгим взглядом. И движется вниз. Выйдя из полутемного подъезда, он сразу слепнет: все кругом залито ярким солнцем. Постояв, открывает глаза. Двор все тот же: громадные сугробы, пни от двух спиленных тополей, остов сгоревшего грузовика. Через сугробы на улицу ведет узкая тропа. Он осторожно движется по ней. Над головой его проплывает черная арка. Здесь подворотня. Опасно. Очень опасно! Он движется вдоль стены, опираясь на нее левой рукой. Но впереди просвет: улица. Он ширится, еще шаг — и он на проспекте. Здесь широко. Середина проспекта расчищена. Но возле домов — горы сугробов. По проспекту двигаются люди. Их немного. Они двигаются медленно. Кто-то везет что-то на санках. Санки! Они были. Но их украли Борисовы. Деревянное сиденье сожгли в буржуйке. А на железном остове возят воду. А он носит ее в чайнике. Далеко до Невы. Можно, конечно, топить снег. Но его нужно много. И он тоже тяжелый…
Он готовится выйти на середину проспекта. Поодаль дворничиха разговаривает с Лидией Константиновной из восьмого дома. Они стоят возле трупа, лежащего ничком в снегу. У трупа срезаны обе ягодицы.
— Вона, у всех мертвых-то жопы повырезаны! — хрипит замотанная в ком тряпья дворничиха. — А почему, спрашивается? Банда! На Пряжке! Котлеты из мертвяков вертют на солидоле! И на толчке на хлеб меняют!
Лидия Константиновна крестится:
— Надо патрулю показать.
Он подходит к ним:
— А и нет ли щепочек?
Они отворачиваются, бредут прочь.
— Как эту белую сволочь земля носит… — слышит он.
Он жует губами и выходит на проспект. О чем они говорили? Котлета! Он вспоминает свиные котлеты в ресторане «Вена» на Большой Морской, в московском трактире Тестова. И в «Яре». В «Яре»! Их подавали с картофельными крутонами, красной капустой и зеленым горошком. А еще там были трюфели, дивная шестислойная кулебяка, стерляжья уха, крем-брюле, а Лизонька капризничала, хотела еще ехать к этим… к этому… ну… усатый и картавит… стихи, стихи, господи, как пробирает мороз-то… котлета. Котлета.
