— Зачем же ты т-т-тогда прогнал ее на базу?
— Кто — я? Да ты что! — Фролка икнул. — Я и не думал прогонять ее. Она моя баба. Я просто передал с Лопатником, чтобы она ехала в Юхломск сажать огород. Там у нас нарезанный участок есть. Баба Женя еще в апреле отвел. А я проволокой обтянул. Чин чинарем. Сотки три, поди, будет. Пускай привыкает! А то взяла повадку бегать за мной, что я ей, трехлетний ребенок, что ли…
Перед тем как подняться и подхватить своего мастера под руки, Илья поставил ему условие:
— Д-дд-давай сначала к Голубихиным во двор зайдем, на «Андижанец» глянем… Ты что, не знаешь про этот с-са-станок? Зато я знаю. Тебе он ни к чему, ладно, зато мне, м-м-может, интересно.
Фролка что-то мыкнул невнятное, махнул рукой. Рыжая голова его безвольно клонилась книзу, заляпанная глиной маленькая кепка угодила в тарелку с остывшим борщом и так и осталась, — на залоснившейся подкладке лавровым листом глянцево темнел ромбик фабричной марки.
1
Нового геолога Андрея Званцева в партии не знала ни одна душа.
Да и вообще сама эта новость, что на Чоусминский планшет назначен еще один итээр, даже начальнику партии Уваркину стала известна только вчера — поздно вечером, видимо уже из дома, звонила главный геолог экспедиции Протягина. Она потому и не отложила, как понял потом Уваркин, этого звонка хотя бы на утро, что инженер был принят ею уже в самом конце рабочего дня и выехал из Москвы тотчас же, вечерним поездом.
Ехать Званцеву предстояло всего одну ночь. Царапал о стекла боковой дождик. В ночной темени скрипуче раскачивало бегущую махину, будто поезд вот-вот сорвется с рельсов. И хотя все уже было решено и передумано, что-то накатило на Андрея, — осоловелыми от бессонницы глазами таращился в пустое окно, в котором только и видно было в мелькающем свете полустанков, как катятся вниз дождинки, цепляясь за грязное снаружи стекло.
Время от времени тихо чиркал спичкой, прикуривал и, коротко затягиваясь и поспешно разгоняя над головой дым, видел возникавшее в мокром окне скуластое свое лицо. «Хорош, ничего не скажешь, — усмехался про себя, — показаться бы институтским ребятам…» Никого он не хотел видеть, по крайней мере до тех пор, пока все у него не выяснится, не встанет на свои места. Мать да та пергаментно непроницаемая, как ему показалось, особа, к которой он ходил со своими документами, — вот и все его встречи. Для матери — он из всех-то лучший, это ясно, и разглядывать и думать тут нечего; а начальница, соблюдая по возможности деликатность, в зряшном разговоре о месте прежней его работы, о кондициях съемки и теме монографии, до которых ей не было никакого дела, сразу же хотела выяснить, за какую провинность был осужден и можно ли доверить человеку должность.
