Откидываясь на подушку, Андрей пытался отогнать все думы-передумы, заставляя себя с болезненной сосредоточенностью считать иноходное поцокивание колес на стыках и хотя бы малость соснуть. Спал и не спал. Ему грезилась клокочущая в каменной теснине Черная Убинка, по которой, блестя мокрым желтым днищем, пусто колыхалась резиновая лодка…
На рассвете постучал проводник.
В серых окнах проскакивали телеграфные столбы. Чахлый кривульный березняк был оторочен ольшаником и болотистыми сограми. Открылось озерцо с холодноватым тусклым отсветом, камышистой каймой и россыпью черных лодок на приколе. Стреноженная лошадь подняла голову и уставилась на поезд. Замельтешили голые клочки огородов, заплоты окраинных изб, шлагбаумы, будки стрелочников…
Андрей снова почувствовал какую-то знобящую расслабленность во всем теле.
2
Разыскал бы он базу партии и без адреса на бумажке — три строчки на бланке этикеток к образцам породы, живая мета его делового свидания с главным геологом экспедиции.
От пустынного вокзала, бегло оглядевшись, Андрей сразу выбрал направление на окраинный косогор в соснах, свеженадрезанный наискосок по дернистому скату колеями тяжелых машин, — возможно, как раз буровыми самоходками. Настоявшуюся за ночь тишину ничто не нарушало; и душа негаданно повеселела, будто одиночество, мнившееся теперь как избавление, выпало ему надолго — до неясного по срокам дня.
За сосновым борком, впритык к спаренному ряду серых от времени пригородных домов, с резными наличниками и ухоженными палисадниками, нагловато притулился, как цыганский шатер на воскресной ярмарке, сборнощитовой барак в не успевшей вылинять дощатой обшивке. Только тут и могла быть контора партии со всеми ее службами. Чуть поодаль, за колонкой, стоял новенький финский коттедж с опущенными жалюзи.
Хозяйственный народ зря время не терял, используя первую же весну на новом месте, — вкривь и вкось, кто где захватил, чернели свежевскопанные огороды, а возле сколоченных на скорую руку сараюшек на майском солнышке подсыхали поленницы. Обычное дело — муж-буровик днюет и ночует на участке, а жена управляется с детьми и хозяйством на базе. Через время, по приказу, все они снимутся с насиженных мест и табором переедут на другой планшет. Останутся пустовать обомкнутые колючей проволокой грядки, лунки, клумбы, по весне кое-где прорастут одинокие былки картофеля или мака, а потом все заглушат дождавшиеся своего часа лебеда и крапива. И разъезженная грязь хоздвора, с вдавленными в нее досками, мало-помалу укроется травой, и о былом здесь живом месте будет напоминать разве что ржавый остов списанной и «раскулаченной» зиловской кабины.
