К началу семидесятых все изменилось. Клуб в «Звезде» приказал долго жить, а заседания секции фантастов в Доме писателя носили уже характер куда более официальный, пусть даже и участвовали в них все те же люди; число изданий НФ упало в несколько раз, и теперь ежегодно во всей стране появлялось от силы полтора-два десятка книг. Публиковаться становилось все труднее — даже полубогам. И если в начале шестидесятых к фантастике нередко обращались те, кого соблазняла благоприятная конъюнктура жанра, то теперь ей остались верны лишь безнадежно преданные подвижники — и масса читателей, разумеется.
Именно в это время и возник на моем горизонте Слава Рыбаков. Добрая знакомая, прекрасный преподаватель математики, как-то спросила: «Есть у меня в классе мальчик, фантастику пишет; может, посмотришь?» О чем речь! Двадцатипятилетнему автору десятка рассказов, рассеянных по газетам, журналам да сборникам это не могло не польстить… Смотреть, правда, оказалось непросто: то был роман, написанный от руки во множестве (не помню уж точного числа) общих тетрадей. Зато отдельные его эпизоды помнятся до сих пор. И уже тогда стало ясно: «мальчик» этот — писатель милостью Божией. При том же убеждении я остаюсь и сейчас, двадцать с лишним лет спустя.
После первого романа, не только не опубликованного, но даже, кажется, и не законченного (Бог весть, как он назывался; по-моему, и сам Рыбаков не помнит), появилась повесть «Мотылек и свеча» — уже добротная научная фантастика. Помню, как сидели мы со Славой над ее текстом, как позже — в 1974 году — именно с нею я привел его в недавно созданный при секции семинар молодых фантастов, руководить которым взялся Борис Стругацкий. Точнее, семинар был воссоздан после годичного перерыва: прежний руководитель, Илья Варшавский, был уже не в состоянии заниматься этой работой, а в том же семьдесят четвертом его не стало…
Пришедшим в фантастику в семидесятые пришлось еще туже, чем нам. У них вообще почти не было шансов дебютировать. Тем, кто занимался новеллистикой, было еще чуть полегче. Тем же, кто оказался генетически предрасположен к большим формам, — а с Рыбаковым случилось именно так, — деваться было вовсе некуда. То есть писать-то они, конечно, писали. Обсуждали свои рукописи на семинаре, показывали друзьям. Но этим круг их читателей и ограничивался, хотя порой — и помимо авторской воли — расширялся вдруг самым непредсказуемым образом. Так, например, рыбаковская повесть «Доверие» снискала себе поклонника в лице КГБ — о своих взаимоотношениях с этим ведомством пару лет назад Вячеслав Рыбаков написал очень яркую и живую статью, опубликованную сперва в газете «Литератор», а потом — в более полном варианте — в фэнзине «Сизиф».
