И в тот день над ним смеялись, на что Фиппс лишь сказал:
— Вы должны встать рядом со мной по ветру от Геттисберга, чтобы научиться слышать.
Каждому нашлось место в его горделивом замысле: одному он поручил остов, другому благородный череп, третий пробудит дух и слово при помощи спиритической доски, а остальные пусть трудятся над кожей, волосами и пальцами. Да, совпасть должно было все, даже отпечатки пальцев!
Дело казалось им лишь забавой, и они втихую посмеивались.
Авраам никогда бы не обрел дар речи, не смог бы двигаться, все понимали это. Все расходы были подсчитаны, проект нес лишь убытки.
Но месяцы сменялись годами, и ухмылки сменялись улыбками. Они были словно радостная стая проказливых мальчишек, заговорщически собиравшихся в кладбищенских мраморных склепах в полночь, чтобы разбежаться на заре.
Дело по воскрешению Линкольна кипело и крепло.
Один безумец увлек за собой еще дюжину, и с маниакальным упорством они рылись в пыльных архивах, похищали посмертные маски, отливали пластик костей, откапывая и закапывая обратно настоящие.
Одни бродили по местам былых сражений, надеясь, что ветер истории вдохнет в них новые идеи. Другие рыскали по октябрьским крахмально-коричневым салемским полям, уже попрощавшимся с летом, принюхивались, прислушивались, не слышно ли неизвестных речей долговязого юриста, что позволят им выиграть дело.
Не бывало еще на свете отца, который был бы так же горд и взволнован рождением сына, когда на верстаках сочленялись поверхности суставов, устанавливался речевой модулятор и каучуковые веки обрамляли грустные глаза, повидавшие слишком многое. Благородные уши могли слышать лишь прошлое. Большие костистые руки были похожи на подвесные маятники на страже времени. Обнаженное тело облекли одеждой, застегнули все пуговки, завязали галстук, снуя над гигантом, как портняжки. Но более всего они походили на волхвов в светлое и чудесное пасхальное утро или на апостолов на иерусалимских холмах, готовых отворить гробницу и восславить Его пришествие.
В последний час последнего дня Фиппс выгнал всех, заперев двери, и воссоединил дух и плоть, а затем наконец двери распахнулись, и он попросил их, метафорически, принять Его ношу на свои плечи.
Среди полного молчания Фиппс воззвал к нему сквозь поле старой битвы и за его пределы: «Тебе ли лежать в могиле? Восстань!»
И Линкольну, покоившемуся далеко в прохладной мраморной спрингфилдской гробнице, приснилось собственное пробуждение.
