Авраам Линкольн сидел в резном кресле, и голова его склонилась под неестественным углом. Глаза померкли. Его большие руки покоились на ручках кресла, словно он вот-вот был готов подняться и прекратить все это безумие.
Тяжко, будто преодолевая бурный поток, Бэйес поднялся по ступеням на сцену.
— Свет, черт возьми! Дайте же света!
Невидимый киномеханик вдруг вспомнил, что существуют рубильники. Во мраке зала воцарился свет.
Бэйес остановился на помосте, обогнув кресло.
Да, вот оно. Входное отверстие пули у основания черепа, позади левого уха.
— Такова участь тиранов, — произнес кто-то.
Бэйес вскинулся.
Убийца, расположившийся на последнем ряду, опустил лицо, обращаясь к самому себе:
— Так…
Он осекся. Над его головой что-то мелькнуло. Кулак охранника взметнулся вверх, как будто против его воли. Он был уже готов обрушиться на голову убийцы, заткнув ему рот, но…
— Нет! — крикнул Бэйес.
Кулак замер на полпути, затем охранник нехотя отвел руку, подавив отчаянный гнев.
«Не могу поверить, — думал Бэйес, — это невозможно. И этот человек, и охрана, и это…» — он снова взглянул на аккуратное отверстие в черепе президента.
Оттуда медленно сочилось машинное масло.
Изо рта мистера Линкольна по подбородку лениво текла такая же струйка, капала на галстук с рубашкой.
Бэйес встал на колени возле тела, приложил ухо к груди президента.
Там, внутри, чуть слышно гудели колеса, шестеренки и платы, нетронутые, но работавшие без всякого согласия.
Этот нестройный хор звуков заставил его вскочить.
— Фиппс?!
Охранник растерянно моргал.
Бэйес щелкнул пальцами.
— Фиппс же сюда сегодня приедет? Господи, нельзя, чтобы он это увидел! Отвлеките его! Позвоните, скажите, что на станции в Глендейле авария! Живо!
Один из охранников спешно покинул зал.
Проводив его взглядом, Бэйес думал: «Боже, пожалуйста, лишь бы Фиппс не приехал…»
Странно, но в этот миг он даже не помышлял, что станется с ним самим, думая о жизнях других.
Вспомнил, как пять лет назад Фиппс, разложив на столе схемы, чертежи и акварели, впервые раскрыл свои великие планы… Как все, кто там был, посмотрев на стол, потом на Фиппса, разом выдохнули:
— Линкольн?
Да! Фиппс смеялся, словно отец, вернувшийся из церкви, где откровение явило ему чудесного сына.
Линкольн. Такова была его задумка. Линкольн, рожденный заново.
Что же Фиппс? Ему суждено было вскормить и воспитать свое дитя, великолепного, гигантского робота.
Как здорово было бы сейчас оказаться в полях под Геттисбергом, слушать, видеть и постигать, заостряя клинки своих душ, жить полной жизнью?
