Но я не мог предвидеть, чем все это обернется. Ну в самом деле, разве это мыслимо? Разве девчонка, которая не может стать на ноги, может научиться плавать? Когда я пришел к ним, чтобы за пятерку идти возить ее в никелированной коляске на высоких колесах по Карлину, показывая места, куда я хожу чаще всего, иначе говоря Пернеровку, Шальдовку, Ремизу, Перун, Дуклу, манеж и монастырский сад, так мне и в голову не вступило, что она захочет купаться. Я ожидал, что мы будем жариться в этом пекле и пыли и в людской толчее или же попремся на Вацлавак[17] и где-нибудь купим себе мороженое или жареные колбаски.
И вот шпарю я это с ней аккурат по Воцтаржке к мосту и думаю про себя: покажу-ка я ей свалку железного лома, подарю какой-нибудь кусок от рухнувшего аэроплана, например обрывок кабеля или какой прибор, который еще не успели свистнуть другие, чтобы видела, какие вещи можно в наше время обнаружить на свалке. И вот, размышляя таким образом, налетаю я на Гарика. Ну как мне могло прийти в башку, что кардинал как нарочно пойдет вынюхивать цветные металлы и забредет в район Богоуша Боублика, этого отпетого хапуги, который со своей бандой хозяйничает на свалке металлолома и в окрестностях моста.
Он топал по Воцтаржке и знать не знал об опасности. Ко всему прочему изо рта у него торчала сигарета. Он дымил, как фабричная труба Перунки, рискуя налететь на Боублика, который оборвет ему уши и заграбастает курево. Заложивши руки в брюки, он косился через забор верфей на лодку, принадлежавшую Боубликовой камарилье.
— Куда это ты прешься с колясочкой? — говорит он. — Сдается мне, что ты играешь в няньки. Меня не прокатишь, а?
Я вытер Ганде уголок рта, у нее текла слюна. Так бывало всегда, когда ее что-то волновало. Это говорила Гронешова. Мне было чудно́, что Гарик мог вызвать в ней такую реакцию, но платок был весь мокрый. Я немножко причесал ее своей гребенкой, и она взглянула на меня с благодарностью и погладила мне руку.
— Что, весело с ней, правда? Ты так и будешь ее толкать целый день? В такой парилке и пылище? А красивая какая, надо же!
— Закрой варежку, — сказал я. — Не думай, что она тебя не понимает.
— Тогда извини, нянюшка. Видик у нее, будто ей все до лампочки. А куда ты с ней тащишься? На Бенцата?
— А чего мне там делать?
— Ну хотя бы умыться, что ли. Искупаться. Что еще люди делают на Бенцатах?
— Мне упло́чено за катанье до шести часов, — сказал я. — Мы куда-нибудь заедем покормиться, а потом опять двинем.
