— Он все равно когда-то должен был оставить нас, — прервала она молчание.
— Теперь и мне это ясно, — словно подумал вслух Вацлав. — Ну а тебе разве не жаль было расстаться с Йоской?
— Тебе не с Йоской жаль было расстаться, а с какой-то дурацкой иллюзией…
— Дурацкой? — насупился он. — Далеко не дурацкой. Пока эта иллюзия была со мной, я был… счастливый человек.
Он сбросил одеяло, встал и, подойдя к окну, немного постоял так, глядя в ночь. Потом задернул занавески, словно хотел, чтоб в комнате было еще темней, и, вернувшись к кровати, тяжело привалился к деревянному изголовью.
— Тебе не кажется, Квета, что мы состарились и сами не заметили как?
— А ты не думай об этом, — сказала она. — Помнишь, как мы познакомились?
— Помню.
— В самом конце войны, в апреле. Ты патрулировал мост…
— Со старым Грузой, которого потом убили возле радиоузла…
— Я шла с покупками, — улыбнулась она, вспоминая, как ходила ночами в ближайшую деревню за продуктами — час туда, час обратно.
Яйца, иногда брусочек масла… Покупали по баснословной цене или просто выменивали за то, что еще можно было найти дома: папин довоенный отрез на костюм, мамины серебряные часики, бабушкина шерстяная шаль; в одну из этих апрельских ночей ушли и ее золотые сережки, полученные к конфирмации.
— Ты задержал меня — а была ночь, и я очень боялась, — ужасно грозным голосом спросил, куда иду и что тут среди ночи делаю…
Он вытянулся и прикрылся одеялом.
Молчал.
Потом спросил:
— Скажи, Квета, отчего мы теперь не столько живем, сколько вспоминаем, что было?
— Я и теперь радуюсь жизни, хотя и с удовольствием вспоминаю то, что было. А вообще-то, раз уж ты спросил — наверно, потому, что были тогда молодые, — нашла она в темноте его голову и провела по волосам, и сейчас еще, на шестьдесят седьмом году жизни, густым и жестким, как щетина, баюкающим движением руки старой женщины. — А в молодые годы человек и дышит за десятерых, и смотрит за десятерых. А уж любит-то — тем паче.
— Утешила, нечего сказать, — буркнул он.
— Даже с этим не хочешь смириться, эгоист?
— Да, не хочу, ни с чем не хочу смиряться. Смириться — значит капитулировать.
— Смириться — значит понять. А понять в жизни — значит быть довольным.
— Ну и много ты поняла в жизни?
— Кое-что все-таки поняла… — сощурила она веки, словно тьма в комнате стала вдруг резать ей глаза. — Хотя бы то, что мне было хорошо с тобой.
Он промолчал. Сразу не нашелся что ответить. Только почувствовал, как чаще застучало сердце, и разозлился на себя за это. Он и теперь не захотел бы числить себя в хлюпиках, способных растаять из-за умильного словечка. Но он нашел и стиснул в темноте ее пальцы. Словно выразил этим свою благодарность.
