— О Йоске ничего не слышно? — обронила она в тишину. — Не было ни письма, ни открытки?
— Как раз теперь тебе понадобилось о нем вспомнить?
— Понадобилось, Вацлав. Что с тобой тогда было, почему ты не мог с ним помириться?
Он привстал, сдвинул подушки к деревянному изголовью, будто решил теперь сидеть, а не лежать, и пробурчал:
— Все равно не поймешь меня, Квета.
— А я попытаюсь.
— Со стороны покажется все это глупым и смешным, но для того, кого это коснется, это не смешно.
— Я всегда думала, что ты не мог простить ему ухода от нас.
— Сначала-то и я так думал. Но не это было главное. За этим крылось кое-что еще, о чем мне трудно говорить.
— И все-таки скажи.
— Я просто не мог свыкнуться с мыслью, что я потерял Йоску, а вместе с ним навсегда потерял ту иллюзию молодости, которой я возле него жил. Моей молодости, понимаешь? Ведь около него я был второй раз молодым. Помнишь, как мы ходили с ним на рыбалку. Он был совсем малыш, стоял возле меня и весь дрожал от нетерпения — когда я наконец позволю ему кинуть леску? Однажды я дал ему подержать удилище, а потом купил игрушечную удочку и, вместо того чтобы следить за своей леской и наживкой, смотрел все утро, как он бегает по берегу, выкапывает дождевых червей, насаживает хлебный мякиш на крючок, а один раз даже поймал плотичку и закричал от радости, когда ее вытаскивал…
Она молчала, чувствуя, как что-то подступает к горлу и теснит в груди.
— Помню, мы сделали тряпичный мяч и гоняли его по площадке.
— А по воскресеньям ходили в походы, пока я стирала…
— У Давле мы взобрались на откос и смотрели оттуда, как разлилась река…
— Но он не виноват, что вырос. Не мог он вечно оставаться десятилетним или пятнадцатилетним.
Нечто подобное испытала и она. И ей знакомо было это чувство. Однажды, когда сын одевался перед зеркалом, чтобы идти на танцы, она вдруг увидела перед собой другого Йоску, он повязал галстук-бабочку и словно бы подвел этим черту под своим детством. А несколько лет спустя и этот Йоска стал уже другим, принадлежал теперь не ей, а кому-то неведомому, к которому ходил по вечерам, — чужой непонятной женщине, которую она не знала и о которой он никогда не говорил, хотя она об этом несколько раз робко и осторожно спрашивала. Но она тогда сказала себе: в жизни есть такое, с чем надо уметь расставаться, как бы трудно и тягостно это ни было. Их жизнь втроем как что-то само собой разумеющееся текла довольно долго, теперь им с Вацлавом, очевидно, следует понять, что так не будет продолжаться вечно, Йоска имеет право поступать, как считает нужным он, а не они. Так уж устроен мир: от самого рождения беспрестанно приходится с чем-то прощаться или что-то терять, и чем раньше поймешь это, тем будет лучше. И она поняла это раньше, чем Вацлав.
