Только спокойствие, никаких сильных чувств, сердце надо щадить, пани Поханьска…
Сколько раз она слышала это предупреждение?
Впервые — десять лет назад, когда отмечали ее пятидесятилетие. Она тогда вернулась поздно — шел годовой отчет, — в рабочее время приходили с поздравлениями сослуживцы и товарищи из завкома, она получила букет красных гвоздик и большую коробку конфет. Потерянное время пришлось наверстывать, когда рабочий день уже кончился, а дома некогда было даже присесть: готовила, сервировала праздничный ужин на четверых… ведь обещал прийти ее сын Йоска. Со своей женой.
Кто знает, что тогда больше всего подействовало ей на сердце — весь суматошный день или сын, Йоска… Она, правда, не надеялась, что он придет. Она вообще смирилась с тем, что больше его не увидит. Получив аттестат зрелости, он не отправил документов в вуз, а объявил, что пойдет в грузчики. Развозить фрукты и овощи. Стоит сидеть за книжками еще пять лет, чтобы начать наконец зарабатывать? Он хочет иметь деньги сейчас. Ее муж, Вацлав, хлопнул тогда дверью, и с той поры Йоска как бы перестал для него существовать.
Но для нее он не переставал существовать. Ни на минуту. В мыслях она, как прежде, была с сыном и, хотя не имела от него никаких известий — не знала даже, у кого и где он проживает, — ясно видела, как он встает, невыспавшийся, еще затемно и ни свет ни заря едет в город на трехтонке, груженной капустой, кольраби, лимонами, яблоками…
Незадолго до ее пятидесятилетия он прислал сообщение о своей женитьбе.
Взглянув на штемпель, она поняла, что свадьба была за четыре дня до того, как оповещение отправили. Показать открытку Вацлаву она не решилась, но, когда поздно вечером накануне знаменательной даты зазвонил телефон и Йоска странным, каким-то притихшим голосом робко пожелал ей всего самого хорошего, пригласила его к ним вместе с женой.
Повесив трубку, она достала Йоскину открытку и положила перед Вацлавом на стол. Он нерешительным жестом, как имел обыкновение, снял очки — тогда он еще продолжал работать в корректорской, в газете, — и тыльной стороной ладони смахнул открытку на пол:
— Нечего ему тут делать.
— Даже в мой день рождения?
— А в прошлые годы он о нем хоть раз вспомнил?
— Так то пятидесятилетие, Вацлав… — сказала она.
И тихо добавила:
— Я ему простила… И мне хочется в такой день хоть немножечко радости…
Жена Йоски оказалась старше его, и первые мгновения встречи просто невозможно было вынести — такое воцарилось тягостное и унылое молчание… Но она сразу же сделала то, что сочла тогда единственно правильным: поцеловала Мартину, поцеловала Йоску, улыбнулась, хотя сквозь слезы видела лишь два расплывчатых пятна вместо их лиц… А когда Вацлав тоже подал руку сыну и невестке и все сели за стол, счастью ее, казалось, не было предела. И это было больше, чем сумело выдержать ее больное сердце.
