И вот, хотел я того или нет — вас-то я и не спрашиваю, — выслушал я все эти пространные объяснения об идиотском перекрестке перед ипподромом, о безобразном братиславском уличном движении, кретинах за рулем грузовиков и о самом столкновении, которого Мишо не помнит, но знает по свидетельству какого-то близорукого типа, оказавшегося поблизости. Не раз и не два пересказывая происшествие, Мишо настолько его усвоил, что сегодня даже не сомневается, что сообщает собственные впечатления.
«Нам известно несколько стадий клинической смерти».
Так называлось вступление к основной части Мишиного рассказа. Приложив некоторые усилия, Мишо усвоил и теоретическую подоплеку пережитого и теперь, классифицируя свой случай, уверенно оперирует профессиональным термином «синдром Лазаря».
— Заметь, — уточняет Мишо, — что отдельные детали пережитого (если можно говорить о «переживаемом» в состоянии клинической смерти; а выражение «посмертные переживания» и подавно имеет странный оттенок, не правда ли?) могут различаться в частностях, но в главном они совпадают. И я больше склонен подозревать людей в забывчивости — тех, что рассказывают о своей смерти, — чем в теоретической несостоятельности.
На столе появилась еще одна бутылка, и я решил — все, хватит, сегодня мне явно больше ничего не узнать!
Так оно и вышло, но, пожалуй, и к лучшему, потому что Мишо послал мне ксерокопию своего обстоятельного сочинения, в котором подробно изложил воспоминания о собственной клинической смерти.
Вот оно.
3
Дорогой друг!
Пойми и извини меня за то, что посылаю тебе взамен обещанного письма эту копию. Согласись, так ты сможешь более полно удовлетворить свое любопытство. (Заодно подумай, хотелось ли тебе в школе по сто раз в наказание переписывать одно и то же, и ты поймешь меня.)
Здесь я попытался как можно точнее описать все ощущения, всё, что запомнилось мне в состоянии клинической смерти, случившейся 12 февраля 1983 года между 13.30 и 17.00 часами, чем одновременно письменно удостоверяю, что все изложенные факты соответствуют истине и истолкованы точно так, как я и описал их во время реконвалесценции в Клинике травматологии на Крамарах в целях научного исследования, проводимого врачами клиники. Данные показания там можно проверить и убедиться в их достоверности.
Помню совершенно отчетливо, что падал я медленно. Сначала — легкое головокружение, будто во сне, когда падаешь как бы в яму, в пропасть с высокого дома, со скалы над морем или с трубы — в зависимости от опыта и воображения каждого из нас. Такие сны снились мне по большей части в детстве, я живо представляю себе, как перехватывает дыхание, сердце уходит в пятки, во всем теле невероятная легкость. Но если ребенком я падал недолго и просыпался от перехватившего вдруг дыхания, в страхе, что сейчас ударюсь или, наоборот, что боли при падении, вопреки ожиданию, не последовало, то на этот раз падал я довольно долго, затрудняюсь сказать точно, думаю — минут пять-десять. Сейчас мне приходит на ум сравнение с состоянием космонавта в невесомости. Но мои ощущения в полете были изменчивы. Легкость, и даже не легкость — невесомость тела сменялась радостью от движения, опьянением от полета в тоннеле. И еще я чувствовал огромную силу в руках, в ногах, в шее, казалось, ладонь моя обладает сокрушительной силой, будто я Атлант или Геркулес, каких мы знаем по изображениям на античных вазах.
