За время пребывания в одном расчете они сжились, как два единокровных брата, и понимают друг друга с полуслова. Завтракают, обедают и ужинают они поочередно тут же, в окопе, из дымящегося, вкусно пахнущего котелка. Закончив еду, Локтев коротко говорит:
— Принимай… — и становится на место Жиганюка.
Два круглых индивидуальных окопа, похожих на норы, уходящие отвесно в землю, позиция для ружья и узкий, поросший ромашкой блиндаж устроены со всей тщательностью. В специальных углублениях хозяйственно разложены гранаты и патроны. Если, паче чаяния, танки навалятся на окоп, то оба бронебойщика, как сурки, мигом залезут в отвесные норы, спрячут ружье и, как бы ни был тяжел танк — опасность быть раздавленным уменьшится в зависимости от быстроты и ловкости самих бронебойщиков.
Локтев к Жиганюк чувствовали себя здесь уверенно и спокойно. Долгими часами следили они за мреющей вдали зеленой степной далью, за дорогой, которая уходила к немцам и была всегда пустынна.
Появление на ней даже суслика вызывало у обеих сторон острую настороженность и тревогу. Однажды на дорогу выскочил заяц и под общий хохот бойцов сел, поводя острыми ушами. Немцы открыли по зайцу шквальный огонь из пулеметов и автоматов — пули так и бороздили землю — а косоглазый, точно обалдев, не двигался с места, пока истошное улюлюканье с нашей стороны не вспугнуло его, после чего заяц, чудом уцелевший, поспешно скрылся во ржи.
— Ай-да, русак, — весело смеялись бойцы. — Говорят, труслив, как заяц. А этот — какой бесстрашный: днем, один, безоружный, на дорогу выскочил.
* * *
Лежа у своего ружья, часто задумывался Василий Локтев. Особенно привлекало его утомленные глаза ржаное поле. Он останавливался на нем дольше обычного, смотрел, как волнуется под легким ветерком сизая его глядь, которая с каждым днем становилась все седее, и местами начинала чуть заметно желтеть. Рожь поспевала, и Локтеву казалось, что он даже слышит, как шелестят ее тяжелые, жесткие колосья.
— Эх, поспевает ржица, — вздыхал он. — Только кто ее косить будет, матушку? Покосят ее снарядами, выбьют свинцовым градом…
И сразу же воображение переносило его в далекие донские степи, в родной колхоз. Одна и та же картина всегда рисовалась ему. Вот он стоит на мостике комбайна и медленно поворачивает колесо штурвала. Комбайн плывет, как корабль, среди моря поникшей спелой пшеницы. Пахнущая зерном пыль окуривает Локтева со всех сторон, щекочет ноздри, склеивает глаза, оседает на пропотевшей насквозь рубахе. Жарко. Хочется пить, соленый пот стекает по усам в рот, а в груди звенит ощущение здоровой усталости и молодой силы…
