Освальду снилась Прага в снегу.
До войны он думал: надо съездить в Прагу зимой, посмотреть, что за улочка снится? есть ли въяве? чем примечательна? Ему помешала одна война, потом другая, послевоенные обстоятельства, заботы зрелости, последовавшие за ними заботы старости и, наконец, смерть.
Хотя в России перед смертью он успел побывать. И даже на Карельском перешейке успел. На возвращение, пусть минутное, сил еще доставало; на путешествие, открытие — уже нет.
Он читал Майринка: «Голема», «Ангела западного окна», «Вальпургиеву ночь», надеясь найти описание улочки в снегу, образа, преследовавшего его; он покупал путеводители по столице алхимиков, сборники фотографий чешских фотовыставок; все тщетно! Хотя ему постоянно казалось: еще чуть-чуть, еще немного, и смысл символики его личного ночного кино откроется ему. В сновидениях других он разбирался легко, свое ускользало.
Однажды в связи со сновиденческой Прагой, занесенной снегом, точнее, подернутой, присыпанной рождественским снежком, вспомнил он берлогу, на которую набрели они с дядюшкой Адольфом и братом Ральфом на Карельском перешейке, гуляющие дети со взрослым, в день встречи с кабаном. Сугроб как сугроб, только струйка пара, напоминающая дымок из трубы домика гнома, поднималась вверх. Дядюшка остановился, взял детей за руки, тихо увел от берлоги, да еще и поплутал с ними по лесу, чтобы потом не нашли, не убежали смотреть берлогу втайне, медведя нельзя будить, сказал дядюшка, шатуны опасны, непредсказуемы, свирепы. Освальд долго представлял себя медведем, делал домик из одеяла, пододеяльник белел снежной кромкой. Правда ли, что медведь сосет лапу? Сам Освальд в детстве сосал палец, медведь был ему понятен. Снов косолапый, скорее всего, не видел, впадал в спячку, а не в иллюзион видений. Спячка, думал взрослый Освальд, неподвластная сновидениям иная область, другая страна, не Лапландия, не Гренландия, древний Гиперборей без уютной гостиницы для прогрессоров Юнга и Фрейда, с необитаемой ледяной иглу вместо таможни на границе с человеческой страной снов.
Улочка заснеженной Праги была заселена, но жители сами спали, из домов не выходили. Возможно, в двухэтажном оранжевом домике с двумя окнами, по бокам двери цвета корицы и третьим круглым окном над дверью обитал свекор Тани Орешниковой, похожий на Санта-Клауса; а кто жил в крошечном домишке с игрушечным палисадником, напоминавшим избушку русской деревеньки, Освальд не знал. Эти маленькие, прижавшиеся друг к другу строения притулились к крепостной стене, были равными по глубинам; впрочем, когда в одну из ночей Освальд вошел в один из домов, оказалось, что за домом есть сад, полный яблонь в снегу, а по саду бежит ручей, такой быстрый, что не промерз целиком или не успел промерзнуть в теплую сонную зиму. Освальд проснулся, в воздухе реял вопрос, расположенный равно во сне и в яви: «Откуда берутся ручьи?»
