Ненашев растерянно подложил ей под вязанье десятку. Этот жест
сопроводил такой удар грома, что все присутствующие содрогнулись.
Пока Женя болтала с цербером за жизнь — надо же еще и по-
трепаться для удовлетворения женских слабостей, ради лести, за
политику, за рассаду, Сережа повернулся к стене, на которой висело
объявление, поражающее своим мистицизмом: «Души работают на
первом и третьем этажах».
— Мы по очереди моемся, — объяснила Женя, — там три кабин-
ки. Некоторые в одной по трое моются, так веселее. Могут спинку
потереть. А некоторые одну занимают, мы у них тапочки воруем.
Они поднялись на третий. Комната не запиралась. Женя для
приличия погремела огромной связкой ключей, чтобы известить о
своем приходе. Они вошли. Сережа увидел именно то, что и ожидал.
Идеальная чистота. Окна с занавесочками, на подоконниках цветоч-
ные горшки (вот этих горшков он уже решительно не понимал — для
чего они нужны), на стенах — котята, постеры — Наталья Орейро
и Леонардо ди Каприо.
— Наташа, ты спишь? — крикнула Женя.
— Конечно, сплю. Ты думала, что я не сплю? Да, я тут лежу и
не сплю. Прилегла. Может, кому-то нравится лежать и не спать, она
хочет в это время трахаться, а я не хочу, — раздался сдавленный
голос из угла из-под одеяла.
— Не будем ее будить, — прошептала Женя.
…Сережа нес вверх по лестнице, обхватив в охапку, одеяло, матрас и подушку. Пух стрелял в нос. Лифт не работал. Они под-
31
нялись на верхний этаж, непонятно, какой. Сережа сбился со счета.
Здесь было совсем темно, чернели дверные проемы, за которыми
шмыгали крысы. В тех комнатах, которые пустовали, напротив, светились электрические лампочки, висевшие необычайно низ-
ко, обои с шарканьем отклеивались прямо на глазах. Под ногами
хрустело цветное стекло, словно раньше здесь были витражи или
много фаянсовой посуды, кроме того, Сережа слышал еще и хруст
крупных насекомых, на которых наступал — странных существ
наподобие жуков.
МАЯКИ САХАЛИНА
У Сережи был друг — студент Федор — учившийся на курс
младше. Федор писал стихи про насекомых: бабочек и кузнечиков.
А всю свою прозу от лица собаки. Но примечателен он был не этим, а вопиющим фактом девственности и неразделенной любви к одно-
курснице. Она хипповала, ходила, обвешанная феньками, которые
сама же поставила на поток, производила и раздавала, и повсюду, куда бы ни пришла, воскуряла благовония.
Мантры ее Федор еще мог запомнить, но никак не мог понять, какая тантрическая любовь ей от него нужна.
