Спасибо, папа… Он не знает, что у тебя были умелые, добрые руки. Ими ты делал самые нужные и самые дорогие игрушки. Ты делал их немало, но не успел сделать еще одну — самую нужную из всех — игрушку моему сыну…
…Нет, я не спал, когда сын теребил меня за рубашку. Мне показалось на миг — так же коротко, как всполох зарницы, — что вернулась вдруг та ночь перед отправкой отца на фронт…
— Папа, ты не спи!
— Я не сплю, мальчик. Не сплю…
— А чего это такое? Гроза?
— Я же сказал: хлебозоры. Это добрые зарницы. Они приходят к нам, когда в полях созревают хлеба. Они приходят без грома, без ветра.
— А они еще придут?
— Каждый год они будут приходить, пока мы с тобой живем.
— А если не придут?
— Такого не может быть! Больше — не может быть…
Вскоре на дороге показалась лошадь. Телега постукивала в сторону станции, и уже прошла было мимо, как вдруг послышался из темноты голос Ивана:
— Эй! Где вы?
— Иван? Да ты нас проехал!
Он развернул лошадь и сказал:
— Залезай! Пришлося запрягать: жалко ему, лесничему, мотоцикла. Анчихрист! Прогрессивку, вишь ты, не дал. Ты, гыт, лес неверно заклеймил, а я по его затёсам клеймил! Н-но! Держи паренька-то! Скоро доедем.
А через некоторое время он мирно сказал:
— Эвона как полыхнуло!
Хлебозоры провожали нас до самого дома.
Жито кончилось на покров.
Тетка Анисья выбрала из ларя всё до зернышка, высушила на печке и смолола в жерновах. Житники вышли на славу. Когда она вынимала их из печки, в избу без стука ввалился председатель Ермолай Хромой (его фамилию редко кто помнил) и проковылял прямо в передний угол, к столу.
— Сразу видать, постояльца ждешь, — заметил он. — Эвона каких насдобила, а плакалась намедни, что нет ни зернины. Ой, тетка Анисья!
— Нашлось немного… — покраснела Анисья, будто девчонка, и тут же предложила: — Попробуй, удались ли?
Она безошибочно выбрала самый маленький житник и протянула председателю на своей темной ладони. По весу и по тому, что житник не обжигал руку, как это всегда бывает при недопеках, она поняла: печиво удачно, но все же спросила:
— Ну что?
Когда-то Анисья была большая мастерица стряпать, недаром же она всегда была звана готовить на большие свадьбы и похороны, где и привыкла спрашивать, вкусно ли.
— Угу… — одобрительно кивнул Ермолай, обжигаясь и хрипя со слезами на глазах.
— Так хороши ли? — уже набиваясь на похвалу, опять спросила она.
— Знамо, хороши! У тебя да худые!
— Яичко то́лнула, — заметила Анисья, довольная, и, выбрав себе, что был помягче, разломила и стала есть.
