Не успел он договорить, как башкир вошел в юрту.
— Долго заставляешь себя ждать, иди сюда. Видишь, кто ко мне пришел? Да, Фадес, он. Хочу излить ему душу, а ты передай, не расплескав ни одной капли.
Суртай стал расспрашивать Федосия; узнав его горестную историю, задумался, замолчал. Потом повернулся к Кунтай, с сочувствием смотревшей на Груню.
— Дай-ка мне домбру.
Он прижал к груди украшенный узором инструмент, настроил струны, легко прикасаясь к ним пальцами. Улыбнулся Федосию и запел свои старые стихи, подыгрывая себе:
Век недолог у красивого цветка —
Жарок, сух такыр,
И недолго беркут смотрит свысока
На бескрайний мир.
Коротка дорога и у скакуна,
Жжет подпруга грудь,
Только лишь мечта жива — она одна
Озаряет путь…
Задумчиво Суртай пощипывал струны.
Груня не понимала слов, но смотрела на него не отрываясь, чувствуя сердцем, что поэт говорит о чем-то сокровенном.
Бледные щеки Суртая зарумянились, болезнь на время отступила, он ощутил прилив молодых сил и вспомнил другие свои стихи:
Нет земли сухой, бесплодной,
Есть лишь знойный суховей.
Нет души как лед холодной —
Есть бесчувственность людей…
И вдруг в его окрыленном сердце родились строки, посвященные русскому тамыру:
Дружба сердце очищает,
Вызволяя из оков,
Солнце ласково сияет
Для друзей — не для врагов.
Не страшны крутые спуски,
Если я тебя сберег,
Милый Фадес, друг мой русский,
Да поможет тебе бог!
Домбра замолкла, на лбу Суртая светились капли пота. Расих передал Федосию и Груне содержание его стихов. Кунтай принесла большую чашу, терпкий запах осеннего кумыса наполнил комнату.
— Вели зарезать черную овцу, — сказал Суртай жене, — это последнее, что у нас есть; распорядись, чтобы мои джигиты не мешкали. — Он отпил кумыс из пиалы и предложил гостям отведать древний казахский напиток.
— Фадес, я разделяю ваше горе: твоя мать была достойной женщиной, теперь она ушла в иной мир. На все воля божья. Мне нравится твоя невеста, одобряю твой выбор. Главное, чтоб промеж вас были мир и согласие, тогда все уладится. Крепко держитесь друг за друга, иначе нельзя. Даже птицы вьют себе гнезда в голой степи, а мы — люди, живем сообща, одним аулом… устроим вас. Вот только… — Он на минуту замолчал, потом продолжал: — Жить есть где, да и плотник ты хороший, золотые руки, человек самостоятельный. Язык наш выучишь, а пока Расих будет подле тебя. Твоего тестя, этого злого филина, я сразу невзлюбил. Думаю, до нас он не доберется. И здесь таких хватает. Ну да ладно, раз пришел ко мне в трудный час, ты мне теперь как брат. Все, что смогу, для тебя сделаю.
