— Идем к нам, Груняша, — вишь, как промокла.
— Домой пойду, Федосий.
— Пошли, согреешься.
Федосий взял Груню за плечи и провел в землянку. Матрена приподнялась на лежанке и улыбнулась девушке.
— Заходи, доченька!
Чутким материнским сердцем она угадала состояние Груни. «Вот Феминий, вот змей проклятый! — в сердцах подумала она. — Мытарит девку! Видно, приданое жалеет. Ничего, и бесприданницей возьмем. Что ж поделать! На Федосия смотреть больно».
Матрена подняла с подушки простоволосую голову:
— Не убивайся, Груня! Или Феминий избил тебя?
— Бил как сидорову козу.
— Ну что за напасть! Да ты успокойся, не грешна ведь перед отцом. Небось проголодалась. Иди к печке, погрейся, вон мой платок… накинь.
И вот уже они сидят втроем около уютно потрескивающей печки. Мать попеременно смотрит то на Груню, то на сына, стараясь прочесть их мысли.
— Груня! — наконец окликает она девушку.
— Да, тетя Матрена!
— Груняша, ты и вправду любишь Федосия?
Груня смущенно кивает.
— Ну дак выходи за него. Федосий мужик стоящий, на все руки мастер. И плотничать, и шорничать может. Правда, маловер он у меня, да ничего, бог наставит.
Груня улыбнулась. Копна ее золотистых волос сияла в убогой комнате, как маленькое солнце.
— Что улыбаешься? Феминий — орешек крепкий, не пойдет он с нами на мировую. — Матрена горестно вздохнула.
— Так что ж тогда — смотреть, как он избивает Груню? — не выдержал Федосий. — Я убью его!
— Не горячись, сынок!
— Все равно убью! Добром он не согласится.
— А мы не будем спрашивать его согласия.
Матрена села на лежанке и, отерев непрошеную слезу, стала приговаривать полузабытые слова песни времен своей молодости. Ее глухой сиплый голос напоминал осенний ветер, стонущий в трубе.
Ой, вы мне подайте
Да шелковый невод.
Я заброшу сети,
Резву рыбу выну…
Федосий и Груня слушали не шелохнувшись. Но песня-наговор оборвалась так же внезапно, как началась. Потускневшими глазами смотрела Матрена на сырой потолок.
Груня сделала знак Махову: дескать, пусть поспит, но Матрена заметила и рассмеялась, ее тихий смех был похож на воркование голубки.
— Ненаглядная ты моя Груняша! Неужто мне… Старухе сейчас сон — так одно мучение. Скоро вечным сном забудусь. А ты послушай меня, Федосий, женись, верно тебе говорю.
— Да, маманя.
— Груня, будь ему послушной женой.
— Ладно, тетя Матрена.
— Ну вот, от сердца отлегло. А вы Феминия не спрашивайте, сами все устраивайте.
— Как же так!
— А так. У Феминия совести отроду не было. Не даст он вам благословения, и яму себе не ройте. Вот что я тебе присоветую, Федосий: забирай свою Груню и ступай-ка в аул к Суртаю. Он вас в обиду не даст. Иной раз казах лучше единоверца.
