«Куда же Федосий запропал?» Женщина посмотрела на свежую пашню, начинавшуюся прямо за деревней. Обычно там яблоку негде упасть — всем миром обрабатывали жирную сибирскую землицу, мужики пропадали в поле с рассвета до темноты. Теперь убрали хлеб, и степь опустела; как добрая мать она раздарила своим детям все, что имела. Поредел от обильной вырубки и некогда зеленый лес, деревня нуждалась в дровах и древесине.
«Федосий все не идет. Затопить баньку, что ли? Да сил нет. А как славно было бы отогреть кости на тесовом полке. А болеть-то как тошнехонько! Когда нет здоровья, все душе не в радость. Времени не понять — сколько, и как его различить без солнца?»
С безысходной тоской смотрела Матрена в тусклое небо. Из кривой печной трубы, что подымалась над землянкой, вилась слабая струйка дыма. Но и эта малость отзывалась теплом в изболевшей душе Матрены. Все же какой ни на есть, а вот ее очаг, своя крыша над головой. Она попробовала встать, но тут земля и небо закружились у нее перед глазами, поплыли дома и деревья, кровь волной прихлынула к голове.
Соседи видели, как она рухнула наземь, внесли ее в дом, уложили. Пришла деревенская знахарка, дала какое-то пахучее питье, настоянное на кореньях. Память то возвращалась к Матрене, то снова она проваливалась во мрак, тело горело так, будто с него содрали кожу.
Всю неделю она не вставала, Федосий не отходил от матери.
В это утро его разбудил шум дождя. Матрена тяжело дышала, ворочалась. Набросив поверх сатиновой косоворотки телогрейку, Федосий вышел из землянки. Сырой воздух утра окутал его. Дождь шлепал по кровлям, по дощатым мосткам. Федосий посмотрел на Тобол — его серо-желтые волны медленно накатывались друг на друга.
Вдруг послышался шорох. Мокрая от дождя, перед ним стояла Груня. Подол сарафана прилип к икрам, спутанные косы падали на плечи. На ней лица не было.
— Груняша! Что случилось?
Он обнял ее, тело девушки мелко дрожало.
— Что случилось, родная? — повторил он свой вопрос.
— Отец опять избил.
— За что?
— Знамо за что — не велит встречаться с тобой.
— Пусть еще попробует тронуть — руки оторву! Ты не бойся, Груняша, больше он не посмеет…
— Что ты говоришь… папаня ведь. И без тебя не могу, Федосий. Как мне быть…
Федосий прижал Груню к груди. Что мог он ей сказать? Мать слегла, с ней не посоветуешься. А Феминий хуже лютого зверя, что ему дочь! А как Федосию без Груни? Она его единственное утешение, подруга на все годы. Груня заменила ему Маринушку, бог сжалился над ним, не оставил прозябать в одиночестве. А Феминий доброго слова не понимает, темная душа, изгаляется над Груней. Сегодня избил дочь, а кто поручится, что завтра не выстрелит из-за угла в него самого? Не даст он им житья, жук навозный…
