Федосий пришел под утро. Взглянув на метавшуюся в жару мать, он горестно вздохнул.
— Не ко времени, маманя, ох как не ко времени… Скорей бы свадьбу справить… — Он присел на ее убогое деревянное ложе.
— Да разве хворь спрашивает, сынок? Бог даст, встану…
— Груня плачет, говорит — отца никак не уломать. Феминий скорей ее удавит, чем мне отдаст. Вчера избил Груню. Сущий зверь.
— Это верно, — слабым голосом проговорила Матрена, — даром что беззубый, а все норовит укусить. Худой я сон видела, Федосий, — будто в лесу заблудилась, а деревья в леших превратились, пляшут вокруг меня и воют так дико… Вся в поту проснулась.
— Неудобно вы лежите, маманя, эдак кровь к голове прильет.
— Значит, Феминий Груню не отдаст? Ох, была бы моя воля… По себе ищет. А ты, сынок, Груню-то не уступай, где лучше сыщешь? Хорошая девка. — Матрена потянулась к сыну и прильнула губами к его щеке. — От Суртая есть какие известия?
— Нету, маманя.
— Вот это зря. Груня Груней, а друга забывать нельзя. Ты бы съездил узнал. Вспомни, как он пришел на подмогу, подсобил тебе; коли ты его забудешь, не по-христиански это будет.
— Поеду, непременно поеду.
Матрена снова громко вздохнула. «Вот так и жизнь сыплется, как песок меж пальцев. Видать, скоро конец мне. На кого оставлю Федосия? Феминий гадкий человек. Сыну без Груняши будет плохо. Куда им податься? Или к Суртаю направиться? Язык не помеха, привыкнут. Но как быть с верой?» Матрена прочитала про себя молитву, перекрестилась. Махов пристально смотрел на нее, словно стараясь запомнить каждую дорогую черточку материнского лица.
— Маманя, почему так мало у людей счастья?
— От нужды, сынок, от нее, проклятой. Когда сам прокормиться не можешь, разве о другом досуг думать? Так и живет каждый особняком, потому и счастья мало.
Махов вышел из землянки.
Матрена снова подошла к иконе богородицы, протерла краешком платка ее запотевший лик. «Ну вот, — подумала она, — а то, как ни взгляну, все плачет. А что горевать-то? Все еще путем будет. Как встану, пойду к нашему старосте Дементию. Глядишь — помирит Федосия с Феминием». Три ее жилистых пальца соединились и осенили грудь крестным знамением. Матрена словно ждала ответа от Пречистой девы, вглядываясь в ее святые очи.
Огонь в печке погас. Присев на корточки, Матрена маленьким совком стала выгребать золу. Поднялся столб пыли, она снова закашлялась. Чтобы отдышаться, вышла на воздух.
Свинцовое небо нависло над землей. Темные тучи скрыли солнце. Холодный ветер, дувший с Тобола, обжигал лицо. Гладь воды рябила под порывами резкого, пронизывающего ветра, тоскливо поскрипывал камыш.
