Она попыталась встать, но ноги не слушались ее; она тяжело оперлась на косяк двери. «Выходит, основательно меня скрутило. И Федосию давно неможется. Говорят, казахский кумыс хорошо лечит. Пусть съездит к Суртаю. Правда, молвят — его ранили в той потасовке. Какой добрый человек! Только бы в живых остался, стал бы старшим братом моему сынку».
Охая, Матрена вошла в землянку. Федосия еще не было. «Ладно, подожду его, — думала она. — Женился бы на Груне, славная девушка. И то верно — не хочется Феминия в родню брать. Да ладно, Федосий его на место поставит».
Матрена присела на сундук, хотела поесть, но холодное мясо показалось ей безвкусным. Сухое горло горело, она выпила два глотка воды. В избе было холодно, с трудом она подошла к печке, разожгла березовые сучья. Багряное пламя осветило убогие стены землянки, ее морщинистое лицо. «И никакой травки нет, — с тоской подумала она, — вот бы заварить горицвет. Ведь свалюсь так, угораздила нелегкая…»
Молча смотрела она на печальный лик богородицы. Вдруг ей показалось, что одинокая слеза скатилась по щеке божьей матери.
«Мерещится мне или вправду она плачет?»
Это сочилась вода с сырого потолка землянки, две капли упали на икону.
Матрена приложила ладонь ко лбу — лицо горело. Кое-как она добралась до лежанки, легла, укрылась зипуном.
«Где это Федосий ходит? Как бы совсем не расхвораться. И то понятно — дело молодое, не хочется ему упустить свою долю. Разве легко найти в этой жизни радость?» Матрена вспомнила сиротскую юность, непроглядную бедность. Всего три года прожила она с любимым мужем, и время это пролетело как сон. Мужа забрали в рекруты, и он не вернулся. На чужой сторонке сложил горемычную головушку. Некому было закрыть его ясные очи. Зарыли вместе со всеми, в общей яме. Снова она осиротела, теперь уже во вдовах. Не помнит уже, сколько слез пролила. А косые взгляды соседей? Разве нужна кому баба с ребенком на руках? Кто ее пожалеет? Так уж устроен человек, что чужое несчастье колет глаза, горе все стороной обходят.
Тогда и ожесточилась Матрена, обособилась от людей. Вся ее забота была — накормить и одеть Федосия, чтоб не ходил голодным, не был оборвышем. И вся радость была тоже в нем: звонкий смех, улыбка сына были для матери как солнечный луч ненастным днем.
Дощатые нары ломили спину Матрене, тепло разлилось по лицу — это бежали слезы. Задыхаясь, она чуть откинула зипун — в нос ей ударил запах плесени от сырой стены.
Ее душил кашель, все кружилось перед глазами. Шатаясь, Матрена добрела до стола, схватилась губами за горлышко глиняного горшка. Струйка холодной воды полилась ей на грудь.
