Махов взял Суртая за локоть. Тот едва заметно отстранился.
— Мне приятно его радушие, Расих. Душа душу всегда отогреть может. Мы с первого взгляда понравились друг другу. Я не чураюсь его гостеприимства. Только одно удерживает меня. Как говорится, в чужой дом со своими порядками не лезь, верно? Не могу же я не отведать его угощения. А что, если он подаст еду, которая нам не положена по нашей вере? — Суртай аж вспотел, так он волновался из-за предстоящего застолья.
Расих, смущаясь, перевел его слова. Узнав причину сомнений Суртая, Федосий и его друзья долго смеялись.
— Что думал, то и сказал. Открытая душа!
— Как дитя малое, ей-богу, — улыбнулся коренастый рыжий мужик.
Казахи хоть и не поняли их оживления, но видели добрые приветливые улыбки русских.
Суртай и Расих переночевали в землянке Федосия.
Утром вместе вышли в поле.
— Какая плодородная земля! Жирная — можно на хлеб намазывать. Это же ил. Учись, Суртай. Не пожалеешь матушке-земле пота, она вовек тебе не будет мачехой. У мужика были бы руки на месте, он себя везде прокормит. Только вот с тягой туго. Были бы волы! Да и кони бы не помешали. — Федосий понукал своего серого мерина.
— Эй, Расих, объясни Фадесу. Нет у меня волов, даже телушки паршивой нет. Зато есть четыре коня. Скажи Фадесу, одного я ему дарю. Если бы имел, пригнал бы целый косяк. Но, как говорится, на нет и суда нет. Лучшего коня отдам, самого сильного. В благодарность за его радушие. Подумать только, сколько мы рыскали по степи и не ведали, что под ногами у нас лежит сокровище. Что мы искали, чего достигли? А имеем что? Двух-трех коней, десяток баранов. И разве мы смотрим за ними? То волк задерет, то вор уведет. Нынче я с конем, а завтра останусь с уздечкой. А хлебопашество — верное дело. Он мне глаза открыл. Теперь я знаю, что почем.
Выслушав Расиха, Федосий отрицательно закачал головой. Суртай изменился в лице.
— Что он сказал? Что головой качает?
— Отказывается взять.
— Не прав он, Расих, ты толком объясни ему. Человека можно ни за что обидеть. Я не бай, не богач, не подачку ему даю. Меня, как и его, кормят мои руки. Он мне как брат. Оба мы знаем нужду. Разве я себе прощу, ежели не помогу ему? Если он отказывается, значит, не считает меня за друга. Конечно, я упрашивать не стану, сяду на коня — только он меня и видел. Я не люблю, когда не принимают мой подарок.
Выслушав перевод, Махов, улыбаясь, обнял Суртая. Потом, двумя известными ему казахскими словами выразил свою благодарность:
