— Чёрствая она у тебя, как такой служишь? — продолжая улыбаться, прошамкал он минуту спустя. — Желчи много, ой, мно-о-ого, вот сердечко и не выдержало, заснуло…
Ничего не понимающий Айлинсфиль потянулся, потрепал спящего Вольфика за ухом. Тот уморительно дрыгнул задней лапкой и присвистнул.
— Неясно тебе, да, молодец? — фыркнул в бороду старичок.
Телохранитель кивнул.
Лесовичок тоже потянулся к болонке, осторожно потрепал мягкую шёрстку.
— Эх, молодёжь, да что ж тут непонятного! Сердечко, оно бьётся так: тук-тук. И трепещет иногда. У иных — аж заходится. А у неё, — старичок снова ткнул в неподвижную Илию клюкой, — ровненько бьётся. Всегда — ровненько. Значит — спит. Понимаешь?
Айлинсфиль неопределённо пожал плечами.
— Э-э-эх! — махнул на него рукой старичок. — Доброты она не видит, вот чего! Доброты, заботы и дружбы не понимает. А это — как с сердцем каменным жить. Тяжело-о-о!
Айлинсфилю вдруг вспомнилось, что болтают про Илию: чёрствая, жестокая… ледяная.
— Вот сердечко её и оттает, — улыбнулся старичок, словно прочитав его мысли. — Только не сразу. Но ты, главное, за неё не беспокойся. Лучше скажи, молодец, ты в карты — умеешь?
* * *
Водяницы оказались нагими, грудастыми и наглыми.
И всё это у них зашкаливало — просто гипер.
Нагие — не как во дворце: тряпками, пусть и прозрачными папины любовницы закрывались, когда я к нему в спальню врывалась. Тут дамочкам абсолютно параллельно было — кто рядом, с кем и сколько. А, и да — в каком состоянии.
Хуже — мне тут же предложили присоединиться!
С родным братом?!
С… этими?!
В общем, когда я, странно просвечивающая и вообще призрачная, возникла среди этой вакханалии, вечеринка у «дев, до срока умерших» была в самом разгаре.
Что б мне так умереть!
Утопиться что ли? Знать бы, что после смерти такая стану: бесстыдная, волосы до пяток и зелёные, словно водоросли, глаза громадные, и грудь… и бёдра… Как там папочка про таких говорит: «Сливки с сахаром»?
И похожи — словно близняшки.
Штук сто.
А в центре — братишка. Тоже — обнажённый… и глаза такие — навыкате. В общем, видок — как после новомодного наркотика.
Кажется, сто штук — даже для него много.
Девицы, поняв, что присоединяться я не желаю, решили не отвлекаться от процесса. И я-то думала они его… того… ну, что благонравной принцессе, пусть и наследнице, знать необязательно, даже нежелательно.
Щас! Они его… поили.
— Давай, касатик, ну ещё кубок… ну, за папу, — шептали они и вились вокруг братишки, как мальки вокруг куска хлеба. — А теперь за маму…
