– Мы были двоюродные. И мы поженились. А этот юноша просил твоей руки?
– Он мне просто друг, рафик. Ничего такого между нами нет. – Убежденности в разгоряченном голосе Лейлы не было. – Он мне как брат… – Тут Лейла осеклась, сообразив, что ляпнула не то.
Но лицо у мамы уже затуманилось, помрачнело.
– Никакой он тебе не брат, – хмуро сказала она. – Тоже сравнила – одноногий сын плотника и родные братья! Да он им в подметки не годится!
– Прости, я не то хотела сказать… Мама тяжко вздохнула.
– Во всяком случае, – произнесла она уже без прежнего воодушевления, – если вы будете неосторожны, люди начнут болтать.
Лейла открыла было рот, но ничего не сказала. Мама во многом права. Лейла сама знала, что дни беззаботных забав на глазах у всей улицы бесповоротно миновали. Уже довольно давно Лейла приметила, как странно на них поглядывают, стоит им с Тариком показаться вместе. Казалось, их осматривают с головы до ног, а потом перешептываются за спиной. Лейла и внимания бы не обратила, если бы – она это теперь четко сознавала – не была по уши влюблена в Тарика. Когда он рядом, в голову так и лезли всякие непристойные глупости, и она ничего не могла с собой поделать. Лежа ночью в кровати, она представляла, как он целует ее в живот своими мягкими губами, чувствовала его руки у себя на шее, на спине и ниже. Лейла понимала всю греховность таких мыслей, но какая сладкая, теплая волна заливала все ее тело снизу доверху! Щеки-то делались до того красные, что, казалось, светились в темноте.
Определенно, мама права. Лейла подозревала, что про нее и про Тарика уже курсируют сплетни, что их всерьез считают влюбленной парочкой. Как-то на улице они повстречали сапожника Рашида, за которым тащилась его жена Мариам, закутанная в бурку.
– Ну вылитые Лейли и Меджнун, – игриво сказал Рашид, намекая на поэму Низами[36], сложенную еще в двенадцатом веке, за четыреста лет до «Ромео и Джульетты» Шекспира.
Мама права.
Только ей ли читать мораль? Такое право надо заслужить. Одно дело, если бы на эту тему заговорил Баби. Но мама, где она была все эти годы? Уж точно не рядом с Лейлой. Несправедливость какая. Получается, дочка для нее вроде кухонной утвари: захотел – задвинул в дальний угол, а захотел – вытащил на свет божий.
Но сегодня, в великий для них для всех день, наверное, не стоит вспоминать обиды и портить праздник.
– Я поняла, – сказала Лейла.
– Вот и хорошо. И покончим с этим.
Кстати, где Хаким? Ах, где же, где мой дорогой муженек?
