— И раньше так было, — усмехался я. — Зачем барину ввинчивать лампочку? Вот кто здесь жил до писателей?
— До революции? — задумывался Николай Иванович. — Граф Кисловский.
Теперь меня брала оторопь.
— Какой еще граф?
— Говорю же — Кисловский. Знаменитый граф. У него на речке купальни были. С царями купался.
— Может, Абрикосов?
— Не знаю никакого Абрикосова! — сердился Николай Иванович. — Я с детства мнуковский, и жил тут Кисловский.
Наверное, для философствования нужно было что-нибудь соврать, и Николай Иванович сочинял на ходу.
— А Орлову с Утесовым вы знали?
— Это которые на пруду? Так они ж не писатели. Я по писательской части.
Николай Иванович был мастер на все руки. Он чинил краны, менял проводку, таскал мебель, ну и ввинчивал лампочки. Причем деньги за работу Николай Иванович брал далеко не у всех.
— Не надо! — хмурился он, когда я совал ему рубль после замены крана на кухне.
— А рюмку?
— Это можно.
Мы степенно выпивали на кухне. Закусывал Николай Иванович чисто символически.
— Раньше здесь хорошие места были, — щурился он. — Рыба в речке водилась. Зайцы кору на яблонях объедали. А теперь одни лисы.
— Белок полно, — наливал я в рюмки.
— Белки, конечно, скачут, — брал двумя пальцами стопарик котельщик, — а будет еще хуже. Помяни мое слово — пропадет Мнуково.
Отчего-то он говорил "Мнуково", а не "Внуково".
— Татьяне тоже нехороший сон приснился, — выпивал он рюмку до дна.
Татьяна была сожительницей Николая Ивановича. Работала сначала в конторе, потом мыла в коттеджах полы. Была она крупная, костистая, как и большинство внуковских баб, с которыми я сталкивался в магазине на станции.
— Что приснилось Татьяне?
— Не помню уже... Навалился кто-то и душит. Она крикнуть хочет, а голос нейдет. Попа надо, чтоб святой водой покропил, а где его взять? Вот так и кончимся вместе с Мнуковым.
Мне эти апокалипсические мотивы в рассказах Николая Ивановича были непонятны. За окном светило солнце, на столе стояла бутылка, в буфете помаленьку рассасывалась очередь, и, стало быть, минут через десять можно было отправляться за чешским пивом. Откуда эта вселенская тоска?
— Писатели, а сами ничего не видите, — сокрушенно помотал головой Николай Иванович. — Пора в котельную.
Он поднялся и ушел, громко топая сапогами.
Баня у нас была по субботам. Чаще других в нее ходили Шундик, Михайлов, зять Михайловского Леня Петров и аз, грешный. Иногда к нам присоединялся Иванченко. У него было больное сердце, и Люда его отпускала неохотно.
