— Вы с Просей и Аришой, говорят, ровесницы?
— А что? Очень меня повойник старит?
— Что вы, Наташа, вы и в повойнике моложе Ариши, только очень, должно быть, скрытная.
Наташа повела заблестевшими глазами:
— Скрытная! Целый час болтаю с вами. — И опять встала.
Северьянов подошел к ней, взял за локти. Она попыталась освободиться. За окном послышался дребезжащий старческий голос:
— Наташка у вас, учитель?
— Свекровь… Не верит… — прошептала Наташа. — Помнит, карга, свою молодость.
* * *
Семен Матвеевич сидел за столом в каморке учителя и неуверенно водил скрюченным ногтем по страницам. Читал про себя и глухо сопел, потягивая из своей трубки. В трубке иногда поднимался такой треск, будто рядом, в печке, загоралась большая охапка сырого хворосту.
Перед стариком за столом на табуретах сидели Ромась Усачев и Корней Аверин, лесник князя Куракина… Ромась, поглаживая курчавые русые волосы, с насмешливой ухмылкой следил за пальцами чтеца. Лесник сидел, как на горячих угодьях, и то и дело поправлял свою овчинную ушанку, посматривая на дверь и собираясь, видно, улизнуть.
В классе слышалось треньканье балалайки, тиликанье скрипки и пронзительный звон трензелей. Веселилась молодежь. Музыканты, стараясь, видимо, заглушить шум и смех танцующих, отчаянно наигрывали какую-то польку. Игрище было в полном разгаре.
— Вот послушайте, что тут граф Толстой проповедует! — вынул трубку изо рта Семен Матвеевич и начал по складам читать вслух: — «Живи так, как будто ты сейчас должен проститься с жизнью, как будто время, оставленное тебе, есть неожиданный подарок…» — Ткнув Корнея ногтем в плечо, от себя добавил: — А граф Толстой не чета твоему князю Куракину, который с клоком мужицкого сена расстаться не хотел. — Деревенский философ погладил усы и всклоченную черную, как сажа, бороду.
Лесник выразил робкое нетерпение подергиванием плеч и трусливо взглянул на дверь. Сегодня он был трезв.
— Удирать собираешься?
— Дело серьезное меня в Сороколетове ждет.
— Врешь, боишься, что князь узнает про твои шашни с нами и даст тебе пинка.
Лесник как-то обреченно дернул головой.
— Что к чему обычно: нос — к табаку, шея — к кулаку.
— Когда ты, Корней, перестанешь мутить чистую воду, как водяной под мельницей?
— Мое дело сторона!
— Говорят, — перебил спор приятелей Ромась, — в учителя стрелял с чердака ктиторовой хаты сороколетовский Шингла.
Семен Матвеевич поперхнулся дымом трубки.
— Шингла способен, он в любой час с собственной жизнью готов проститься, а поставь ему осьмуху, не моргнув, отправит любого на тот свет.
