— Ну, большевик, армию разложил, теперь учительство разлагать приехал?
— Армия разбегается не по вине большевиков, — резко возразил Северьянов, глядя в сторону, на кипы новеньких пахучих букварей, разрезных азбук и ученических тетрадей, лежавших стопками у стены. — Солдаты не хотят воевать за Дарданеллы.
— «Не хотят воевать»? — передразнил Баринов. — А по дорогам грабят?
Гедеонов легким движением прикоснулся папироской к краю пепельницы, сбивая нагар.
— Вы, Алексей Васильевич, совершенно правы: в лесных волостях дезертиры ни пешего, ни конного не пропускают, не обшарив их карманы.
«Не дадите работы в школе, устроюсь на шпагатку кочегаром!» — решил Северьянов, чувствуя, что вершители его судьбы срывают на нем свою злобу к большевикам, которых все эсеры, кадеты и меньшевики обвиняли в развале армии и дезертирстве.
Баринов, покусав губы, опять устремил обиженные глаза на бывшего своего ученика:
— Как тебе разрешили в армии держать экзамен на звание учителя?
Северьянов пожал плечами.
— Нужны были прапорщики, вот и разрешили.
— Отчего же ты не стал прапорщиком?
— Умные люди отсоветовали.
— Ну, слава богу, хоть в армии научили тебя умных людей слушать.
— Умных людей я всегда слушаю, Алексей Васильевич.
Дьяконов со скрытой неприязнью смотрел на Северьянова, на его сапоги на толстых подметках. «Вот такие недоучки теперь валом валят к большевикам». Гедеонов шмыгнул носом и протянул руку с выкуренной папироской к пепельнице: «Где он добыл этот перстень с головой немецкого черта?»
— Говорят, — вкрадчиво и сладко начал Дьяконов, — до призыва в армию вы бродяжничали?
— Бродяжничал.
— И долго?
— Около года.
— М-м… А на какие средства существовали?
— От случая к случаю работал: косил у богачей, крючничал на пристанях, глину месил у печников, был кочегаром.
— А воровать не приходилось?
— Съестное — да, после голодовки. — Северьянов смутился вдруг и добавил: — У богачей.
— А убивать?
— Нет.
— А могли бы?
— Тогда — не знаю, а теперь… Я двухгодичную практику прошел по этой специальности.
— М-да… Биография у вас очень интересная. Вы, конечно, не сомневаетесь в моем к вам доброжелательстве?
— Очень сомневаюсь.
— Напрасно. Мне нравится ваше честное признание, и вы мне нравитесь. У вас открытые, смелые глаза.
Северьянов с терпеливой досадой слушал и думал: «Беззубая у тебя лесть, кадетик, человека с костями съешь».
— Мне очень жаль, — продолжал Дьяконов, — что я не могу вас ничем порадовать. У нас кипа заявлений окончивших гимназию с золотыми медалями, и лежат без движения: нет вакантных мест.
