Но один урок выделялся из остальных. В виде исключения она тогда дала мне хороший совет. Мне было пятнадцать, и я поссорилась со своей лучшей подругой Кэрри, с которой мы дружили одиннадцать лет. Мы поссорились по самой банальной причине: из-за парня. Я собралась пригласить одного футболиста на танцы по случаю нашего перехода в старшую школу, но оказалось, что Кэрри пригласила его первой. «Кто не успел, тот опоздал», – сказала мне Кэрри, и именно тогда я решила, что нашей дружбе конец. Мне хотелось наорать на нее, отругать ее публично, затеять неприличную драку прямо в школьном коридоре, выдрать ей волосы. Я жалела, что не могу по желанию выпускать когти, как кошка; очень хотелось выцарапать ей глаза на глазах у толпы подростков, которые делали бы ставки на победителя и подзадоривали нас.
Но мать мудро предупредила меня: это ничему не поможет. Подумав, я поняла, что она права. Начать с того, что Кэрри была выше ростом и сильнее. Она играла в баскетбол и волейбол. Наверное, если бы мы подрались, она бы меня отлупила, поэтому я решила не давать ей такой возможности. Потом мама предложила мне написать Кэрри письмо. Письмо бывшей подруге.
– Излей свои чувства на бумаге. Подробно запиши все, что ты испытываешь, – посоветовала она и добавила: – Только не отправляй письмо по почте. Не отдавай его ей. Храни у себя. Вот увидишь: как только ты выразишь свои чувства на бумаге, ты сможешь жить дальше. Ты справишься со своими эмоциями и сумеешь обдумать ситуацию. Ты обретешь покой.
И она оказалась права. Я написала не одно письмо, а несколько. Я ругала Кэрри последними словами на линованных тетрадных листках. Письма я писала любимой гелевой ручкой. В своих письмах я отчитывала Кэрри. Хватала ее и уводила в сторону, где ругала без посторонних. Я признавалась ей, что ненавижу ее. Писала, что желаю ей смерти.
Конечно, я не отправляла Кэрри своих писем. Я писала их и выбрасывала. И в конце концов мне действительно стало легче. Я обрела покой.
Вскоре я нашла и новых подруг, хотя и не таких близких, какой когда-то была Кэрри.
Так было до того дня, когда я познакомилась с Эстер.
И вот я сижу на полу в комнате Эстер, ем горячую пиццу, подбирая пальцами моцареллу, а думаю вот о чем: наверное, примерно то же испытывала и Эстер, когда писала человеку, к которому обращалась словами «Любовь моя». Таково было ее намерение, она хотела излить чувства на бумаге, чтобы ей стало легче обрести покой после того, как кто-то разбил ей сердце.
