— Вот только климат в вашем государстве очень уж гнилой, — угрюмо констатирую я, нарушая минуту молчания, которой мы провожаем унесенного ветром Колю. — Летом и вовсе, наверное, не продохнуть… Одни мухи чего стоят… — уже понимая, что все происходящее здесь — необратимо, я никак не могу смириться и пытаюсь залатать порушенные мосты…
— Ничего страшного, — весомо, как двухпудовые гири, роняет рослый парень в болоньевой куртке, окончательно отбивая мне руки. — Летом все здесь чудненько продувается ветерком. Заладила: запах, запах… И не к такому привыкали…
Минута, вторая, третья, чем дальше, тем легче, как при любом обучении. И, обсохнув, обогревшись, размякнув в живительном тепле костра, с мистическим ужасом вдруг замечаешь, что инобытийная жуть этих полуистлевших пальто и курток, дослуживающих Коле и Маге в роли матрацев и одеял, постепенно тускнеет, да и смрад изрядно поубавил свою первоначально убойную силу, и тошнота притупилась, осела, и уже можно то, о чем всего какой-то час назад дико было и помыслить достать, развернуть и преспокойно начать грызть хрустящее печенье, правда, ставшее вдруг отдавать не примеченной ранее горчинкой (уж не той ли, что зовут горечью самого безысходного из сладострастий — сладострастия падения?..) Можно, безвольно отдаваясь гипнотической магии неучастия, злорадно наблюдать, как исчезает, постепенно растворяясь в дыму костра и в гнилостных парах, шлейфом скользящих за бульдозером, жестокий, алчный и равнодушный город, породивший и эту сумеречную форму бытия… Где аверс становится сразу и реверсом, ангел — змием, Коля-бомж — и Кафкой-спелеологом человеческих душ, и Копперфилдом-кудесником, и примкнувшим к ним сумасбродом-Гераклитом со своим безнадежно-иллюзорным «все течет» да бредовым приказом посадить себя в кучу навоза, чтобы вылечиться от водянки. Только ли от нее? Что он удумал, глядя на звезды из зловонной кучи, и помогла ли ему его мазохистова терапия? Молчит мудрец-стервец, молчит История. Потому, что сказать, наверное, настолько страшно, что после этого и не выжить. Тем более, что разница между ним и нами пресущественная: он-то полез в дерьмо добровольно. Нас же туда, не мудрствуя лукаво, беззастенчиво упекли. Не иначе, как с целью вывести из этой дьявольской реторты нового гомункула. Что ж, опытные экземпляры уже имеются: на столичных свалках, говорят, замечали каких-то невиданных мутантов…
Верю. Сама видела. Еще не мутантов, правда, но — бродящую среди смрадных куч женщину на сносях. Помоечную мадонну с бутылками. Вот-вот она должна была разрешиться. Кем?..
